Эдвард Кэри - Кроха [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Люди, вышедшие тем утром из Обезьянника, сильно отличались от вернувшихся сюда днем. Жак принес мне сувенир. Это была кукла, небрежно сшитая, в форме человеческого тела, но без рук, с болтающимися ногами. На ней не было никакой одежды, и на голове никто не нарисовал ей лица, волосы тоже отсутствовали. Она была изготовлена из куска одноцветной холстины и набита высушенной кукурузой. Вокруг ее шеи был намотан кусок шпагата. Жак объяснил, что подобные куклы всегда продаются на площади перед повешением, чтобы люди могли трясти ими в сторону эшафота. И когда тело повешенного повисало на веревке, дергаясь и извиваясь в воздухе, судороги его туловища повторяли движения куклы на шпагате в людских руках – ноги висельника, точно холщовые ноги повешенной куклы, дрыгались в отчаянной попытке нащупать твердую почву.

– Шарль Лекийе! – возвестил Жак. – Хлебокрад!

Куртиус плакал, когда я приняла у него сюртук.

– Лишили жизни! Прямо на моих глазах. А я смотрел.

Вдова пребывала в тумане воспоминаний.

– Я не видела повешения с того дня, как была на площади с Анри. Мы всегда ходили вместе. В лучшую пору.

Эдмона трясло, он побледнел больше обычного. Бредя по залу, он споткнулся, а потом рухнул на пол. Вдова заголосила. Жак отнес его наверх. Вызвали врача. Когда я, босая, отважилась той ночью подняться по лестнице к нему в спальню, вдова спала подле его кровати в кресле, но Эдмон не спал и не мигая смотрел на меня. Я увидела, что он плачет. Но я не могла с ним заговорить из опасения разбудить его маман и просто вернулась в кухню.

Неимущие наводнили Париж. Число их с каждым днем росло, рассказывал Мерсье, и помочь им было некому. Наш сосед, месье Пийе из шахматного кафе, потерял работу, и дом, и свои шахматные фигуры. Многих, подобно ему, постигла та же судьба. Вдова записывала имена пострадавших, вывесив этот скорбный список на стене в мастерской.

Покуда Эдмон оправлялся после зрелища казни, ему не позволяли спускаться вниз и держали в спальне, в окружении мягких предметов. Я считаю, что, став очевидцем смерти на виселице, он как-то проникся этой смертью, словно вдохнул в себя ее частицу, и понял, что ему надо от нее решительно избавиться. У меня даже возникли жуткие предчувствия о его скорой кончине.

Одно убийство следовало за другим. Мы словно обучились новому языку, который прежде не долетал до наших ушей. И теперь, когда слово «убийство» было постоянно у нас на устах, мы слышали его повсюду. И вот, словно по мановению волшебной палочки возникнув из наших бесед, принеслась очередная жуткая новость – мрачная история с душераздирающими подробностями. В нашем доме был, разумеется, Жак, который с удовольствием поведал нам эту новость – малоприятную историю Антуана-Франсуа Дерю.

– Он травил мышьяком! – выкрикнул Жак. – Мышьяк в горячем шоколаде! Сначала мать выпила и упала замертво. Грохнулась на пол! Он сунул ее дряхлое тело в сундук и закопал в арендованном погребе. Ну что за субъект! В какое время мы живем! Но это еще не все! На сцене появляется сын, что пришел навестить мать, а с ним и чашка горячего шоколада, и сын тоже умирает. Грохнулся на пол! Но на сей раз его кладут в ящик, называемый гробом, и хоронят в поддельной могиле. И что потом? Приезжает отец – и угадай, что происходит!

– Горячий шоколад? Грохнулся на пол?

– Нет, нет, Мари, прошу прощения, но нет! Приходит отец, да не один, а с полицией, и, видимо, у Дерю на них на всех не хватило шоколада, и они, заподозрив что-то неладное, расклеили по всем стенам Парижа объявления, и дама, владевшая тем погребом, узнала в портрете Дерю и завопила: уж как она завопила! И они вскопали погреб, и что ты думаешь, Мари, они там нашли?

Понятное дело, разлагающийся труп.

На шум пришел доктор Куртиус, и Жак снова рассказал ему свою историю, а тот позвал вдову, и та с омерзением выслушала рассказ Жака. Я потом слышала их беседу, на повышенных тонах, в мастерской.

– Вам все равно, с кого лепить! – говорила вдова. – Мы не можем выставлять головы всех подряд!

– Но меня весьма интересует именно его голова. Я хочу на него посмотреть. В нем есть нечто новое – нечто, чего я раньше никогда не видел.

– Прошу вас, доктор! Позвольте мне решать, чьи головы изготавливать!

– Но я хочу! Вдова Пико, именно эту голову! У меня должна быть его голова!

– Мы ваяем благородных людей, красивых и выдающихся!

– Одну только эту!

На следующий день Куртиус и вдова ушли. Я сосчитала до ста и взлетела вверх по лестнице. Эдмон лежал в своей комнате, укрывшись одеялом, утонув головой в подушке. Сперва я решила, что он спит, но потом заметила, что он лежит с открытыми глазами и раскрытым ртом. Он лежал очень тихо.

– Эдмон, – прошептала я.

Он, жутко бледный, молчал.

– Эдмон! – повторила я.

Он моргнул.

– Он умер, – шепнул Эдмон. – Я видел, как он умирает. Я потрясен. Бедный висельник. Не могу выбросить его из головы. Я закрываю глаза, и он встает передо мной.

– А ты не думай о нем.

– Я ни о чем другом не могу думать.

Я поцеловала его в щеку. Подумала, что надо его поцеловать. Этот поцелуй я заранее не планировала, просто так вышло само собой, а потом я поспешно вернулась к своим обязанностям. Он теперь вроде выглядел получше. После моего поцелуя его щеки порозовели, они уже не были бледными как полотно.

Мой наставник с вдовой дошли до Консьержери, где содержался убийца Дерю, и добились разрешения за небольшую мзду навестить его в камере и снять с лица слепок.

– Но правильно ли мы делаем? – сомневалась вдова.

– На наших глазах многие предприятия сегодня разоряются, – ответил Куртиус. – Подумайте, как много придет им на смену.

– Но такое ощущение что мы прославляем его деяния!

– Нет, нет, разумеется, мы шокированы тем, что он совершил! Шокированы больше, чем кто-либо другой. Мы весьма возмущены этими убийствами! Вот почему мы должны взглянуть ему в лицо, дорогая вдова. Я уверен: мы просто обязаны!

– Но разве убийце место рядом с нашими головами благородных людей? Мы как будто говорим, что между ними не существует никакой разницы.

– У него другая внешность.

– Какая?

Куртиус замолчал. Потом пожал плечами, отвел взгляд от вдовы, снова взглянул на нее.

– Великие люди в нашем зале, вдова… политики, писатели, философы – все это люди умственного труда. Мы показываем их головы. Дерю – убийца. У него больной ум, который позволил его телу убивать. Вот что я предлагаю: мы вылепим его целиком! Во всех подробностях, в полный рост, не только бюст, но все тело этого злодея. И мы скажем: вот как выглядел злодей, который ходил среди нас.