Юй Хуа - Месяц туманов

Из-за этого я буду всегда досадовать. Всегда — это сколько?

Именно из-за того, что она неисправима, я буду всегда её любить. Всегда — это сколько?

Именно из-за досады и любви, даже когда в Пекине снесут все переулки, я всегда буду любоваться этим городом.

Перевод Н.А. Спешнева

Хэй была старше своего мужа, и заниматься ей приходилось всем — кормить свиней, пасти овец, рубить хворост на склонах гор. А когда наступал вечер, на неё набрасывался муженёк. Видом напоминавший обезьяну, он начитался книжек, из которых набрался новых способов домогаться жены. У неё изыски муженька вызывали гнев и отвращение, а ведь ей по силам было запросто сбросить его с кана. [2] Кан — неотъемлемая часть интерьера традиционных китайских домов на севере страны. Использовался как место для сна, еды и других занятий. Подогревался изнутри, протапливался. Но супруг возмущался — мол, ты моё поле, как хочу, так и пашу. Тёмными ночами, когда в небе мерцали звёзды, к ним в комнату сквозь окна пробирался холод. Мужичок терзал жену, но при этом называл её чужими именами. Хэй знала, что так звали смазливых девиц из их деревни. Когда муж скатывался с неё и засыпал как убитый, она не могла сдержать рыдания.

Но когда в их флигеле раздавался плач, в другом конце дома начинали недовольно ворчать, свёкор ругался:

— С какого горя ревёшь? Пьёшь и ешь от пуза, аж живот урчит, а заснуть спокойно всё не можешь?

Нрав у свёкра становился всё грубее, и Хэй старалась не издавать ни звука. Её упрекали:

— Что она ела и носила у своих родителей? Попала в богатую семью, и ей ещё не угодишь!

Свёкор с шумом стукнул счётами. Он работал счетоводом в посёлке, был мастаком по части цифр, его руки летали по счётам, как будто исполняли танец льва. Последние два года благосостояние их росло с каждым днём, и домашние стали цепляться к Хэй, укоряли, что лицо-де у неё грубое, руки-ноги толстые и вообще она уродлива. Хэй была непривередливой, из бедной семьи, и здесь она действительно питалась лучше. Её старший брат с лицом жёлтым, словно воск, раз в десять дней или в полмесяца приезжал в посёлок на ярмарку, завозил ей гостинцы с гор и всегда повторял: «Сестрице моей повезло!». Ей же было горько. Братишка, разве в еде счастье? Но она молчала и лишь всё ниже склоняла голову. Ей хотелось родить сына, чтобы у неё появилась родная душа, но богиня-чадодарительница пока не жаловала её вниманием. Хэй лежала, вглядываясь широко раскрытыми глазами в темноту, и размышляла. Пошёл дождь, этот дождь добавит ей работы, ведь на склонах пустят корни сорняки, снова придётся их полоть.

В этот момент кто-то громко постучал в ворота, затем трижды ударил дверным кольцом — бам, бам, бам. Тут же из соседнего флигеля раздался голос свёкра:

— Иду, иду!

Мужской голос приглушённо спросил:

— С кем будем пить?

— Никаких чужаков, специально тебя жду.

Они ругнулись на погоду и пошли в комнату к свёкру, тихо перешёптываясь.

Свекровь уже поднялась и застучала бамбуковой курительной трубкой по своему порогу:

— Хэй, вставай! Твой отец с гостем собираются выпить, иди-ка на кухню и приготовь им закуски. Чего дрыхнешь как убитая… не притворяйся!

Гости приходили часто, к этому Хэй уже привыкла, не понимала лишь, почему они нередко являются ночью, таща на плечах большую поклажу в сундуке или мешке. Свёкор никого к этим вещам не подпускал, а Хэй, как безмолвная тварь, ни о чём не спрашивала. На кухне она сделала тарелку яичницы, по блюдцу консервированных яиц, пахучего соевого сыра и копчёного мяса. Занося угощения на подносе в комнату свёкра, Хэй обратила внимание, что гость был человеком видным. Он подтолкнул к свёкру по столу пачку денег:

— Это тебе. Ну как? Если…

Свёкор под столом наступил ему на ногу, стянул шапку и закрыл ею купюры. Хэй была сообразительной. Притворившись дурочкой и робко поглядывая на гостя, она извинилась:

— Ночь на дворе, ничего приличного из еды не нашлось.

Тот так откровенно и странно посмотрел на неё, что Хэй в панике схватилась за пуговицы, боясь, что не так застегнулась и её засмеют.

Свёкор торопливо молвил:

— Иди спать, чего застыла?

Хэй, получив разрешение, вернулась к себе и села на кан. Муженёк её уже проснулся и шёпотом спросил:

— Кто пришёл? Староста Ма?

— Нет, какой-то незнакомец, очень важный.

Мужичок пояснил:

— Тогда это Ван из Дунцуни, он сделал большие деньги на перевозках. Как завелись деньжата, он женился на городской из уездного центра. Лицо у неё нежное, погладишь — аж влага выступает.

Хэй промолчала, а муж продолжал:

— Он разбогател, и без нас тут не обошлось. Опять же и отцу деньги перепали.

Хэй удивилась:

— Тот же занимается перевозками, с чего отцу вдруг перепали деньги?

— Он с ним в доле, — пояснил муж.

Хэй в сомнениях уточнила:

— Откуда у отца деньги на долю?

Глаза мужа сверкнули в темноте:

— А ты думала, что за простого вышла? Отец мой хоть и не руководитель, но зато с чем дело имеет? Тебе, уродине, счастье выпало, дуракам всегда везёт!

— Не нужны мне ваши деньги! Когда женились, ты был гол как сокол.

— Знаю, что ты не радуешься нашему богатству, боишься, что станешь мне не пара.

Хэй закусила губу и стала прислушиваться, как свёкор в другом флигеле угощает гостя. Выпили они уже порядочно, столкнули поднос со стола, послышалось, как что-то разбилось вдребезги. Муж поинтересовался:

— Чего молчишь-то?

— Я не о себе беспокоюсь, а о тебе. Если деньги нечистые, то, умножившись, они навлекут беду.

— Ого! Коли ты вся такая порядочная, чего же твоя мать перед свадьбой требовала с меня деньги на гроб? Вон у соседа деньги чистые, пойдёшь к нему жить?!

Хэй поплотнее натянула одеяло на голову и сделала вид, что спит.

Глаза её были закрыты, но сердце не успокаивалось, комок чёрной обиды подступал к горлу. Её бесили и бедность собственной семьи, вынудившая Хэй к неравному браку, и высокомерие мужниной семьи, ещё больше возросшее после того, как они разбогатели… И так она ворочалась до третьего крика петухов.

Она встала, пора варить корм свиньям. Шёл дождь, мокрый двор блестел чистотой. Вдруг Хэй заметила красные отблески над соседним двором и изумилась. Взобравшись по прислонённой к стене лестнице, она увидела, что сосед разводит на приступке костёр. Сидя на корточках у огня, он зажал один конец нового коромысла под дверью, другой направил в огонь и с силой гнул его вниз. Тутовое коромысло длиной в восемь с лишним чи [3] Чи — мера длины, равная 0,3 м. изогнулось и приняло форму лука. Хэй крикнула:

— Муду, чего рано встал? В кои веки пошёл дождь, повалялся бы в своё удовольствие!