Юй Хуа - Месяц туманов

— С меня хватит! Я никогда больше не вернусь! После окончания университета я поеду во Внутреннюю Монголию, в Синьцзян, поеду сажать люцерну и подсолнухи! В Тибет уеду выращивать ячмень! Найду себе просторное место и буду там жить! С меня хватит! Этот муравейник душит меня. Я выбрался и больше не вернусь назад. Брат, у меня будет стипендия, поэтому не надо мне присылать денег! Не нужны мне ваши деньги! Хоть убейте, не вернусь! Я свободен! Я…

Сначала Уминь глупо улыбался, и все улыбались вслед за ним. А потом он перестал улыбаться, слёзы потекли по его лицу, слова Уминя стали более резкими, и по взгляду было видно, что с ним что-то не так. Все поспешно окружили его, стали успокаивать, приговаривая: не надо больше пить, не надо больше пить, если ещё хоть чуточку выпьешь, сразу начнёшь о женщинах думать! Чжан Даминь вытолкал Уминя в комнату, в которой никого не было, желая надавать ему тумаков. А Уминь повесил голову и беззвучно заплакал, прислонившись к животу Даминя.

— Дома нет денег, вы мне ничего не посылайте!

— Ты нам родной, тебя ведь не на улице подобрали!

— Разберите мою кровать. Не надо позволять маме спать на ящиках, пусть она спит на моей кровати!

— Маме удобно на ящиках, ей будет непривычно спать в другом месте.

— У нас слишком душно, не продохнуть.

— Съешь пару ложек чёрного перца, уже не будет так душно!

— Брат, я задыхаюсь!

— Если сам не захочешь, никто тебя не задушит.

Свадьба завершилась. Солнце село. Саньминь под руку с молодой женой Мао Сяоша пошли в комнату изящной походкой, словно во сне. Они толкнули дверь, на которой был прибит номер, написанный на бывшей спинке стула, прошли дворик с каном, переступили через высокий порог, служивший также и дамбой, проскользнули сквозь кухонные запахи еды и сажи, перелезли через изголовье кровати старшего брата и его жены, обошли перегородку между кроватями, похожую на фанерную перекладину в туалете, и тут… глаза их засияли, и невольно они оба издали долгий-предолгий вздох. Они наконец увидели свою двуспальную кровать. Она скакала и в мыслях жениха, и перед его глазами. А сейчас… она была неподвижна.

С южной стороны перегородки Чжан Даминь лежал на спине неподвижнее кровати. Одной рукой он обнимал Ли Юньфан за шею, а другой трогал её живот. Живот был полный и становился всё полнее с каждой минутой, ведь их ребёнку было уже почти четыре месяца. С северной стороны перегородки уже нацеловались и наобнимались. Поначалу было очень тихо. Луна потихоньку поднялась, но постойте! Эта поэтичная чернота была внезапно нарушена.

А!

И потом началось…

Чжан Даминь застонал в душе. Он опять почувствовал, что его жизнь, его счастливая жизнь вот-вот будет разрушена странными звуками, непрерывно издаваемыми его невесткой. Он вспомнил жалобы Уминя. Душно? Не продохнуть? Он почувствовал, что и сам задыхается.

А!

О боже! Опять, мать её, начала!

Чжан Даминь пригласил Саньминя в маленький ресторанчик. Он заказал жареные почки, варёные желудки, огурцы, варёный арахис и двести граммов водки. У него немного болело сердце, так как он зарабатывал немного, поэтому очень любил деньги, и ему было особенно тяжело тратить эти деньги. Он никогда никого не приглашал поесть в ресторане, даже самого себя. Только когда его кто-то звал, он только тогда шёл. Есть еду, оплаченную другими, ему было не тяжело, и душа не болела, и аппетит было особенно хорошим в такие моменты. А сейчас у него совсем не было аппетита. Глядя на то, как Саньминь тщательно и со вкусом пережёвывает пищу, острое чувство жалости к себе охватило его. Изначально он планировал пригласить Саньминя в ресторан, когда у того закончится медовый месяц, однако ситуация всё ухудшалась, поэтому пришлось потратиться раньше.

— Саньминь, как твои ощущения после свадьбы?

— Нормально. Брат, чем это так воняет?

— Почки плохо промыты…

— У меня ощущение, что всё нормально, вот только чувствую себя уставшим.

— Да, уставшим… Жизнь ещё долгая, будет медленно тянуться…

Саньминь покраснел и довольно рассмеялся.

— Я сердцем устал. Брат, чем это пахнет?

— Желудки именно так и пахнут.

— Брат, правда, у меня душа устала.

— Другие места не устали?

— Нет.

— У тебя не душа устала. Саньминь, я тебя понимаю. У тебя с детства выражение лица было не как у других. Я всегда за тобой наблюдал вплоть до настоящего момента. Тебе меня не провести. Когда у тебя душа устаёт, лицо твоё становится зелёным. А если от работы устаёшь, то белым. Если лицо чернеет, то это означает, что ты переел, объелся. И ты думаешь, что можешь что-то скрыть от меня? Давай, пописай и посмотри на себя в лужу, увидишь, какого цвета твоё лицо!

— Какого?

Такого же, как и твоя кровать, кофейного! Для кровати это нормальный цвет, а вот почему человек, не загоревший и не обжёгшийся, одного цвета с кофе? Посмотри на свои веки. Они похожи на кофе, покрытый синей ворсистой плесенью. Саньминь, давай я тебе ещё закажу жареные почки. Вонючие или нет, ты всё равно должен поесть, это полезно для твоих почек. Мне кажется, душа у тебя не устала, а устала печень. Девушка, принесите ещё порцию жареных почек, только сделайте их понежнее, а лучше всего полусырыми. И побыстрее! Саньминь, послушай, я человек бывалый, ты должен слушать, что я говорю. Человек не должен ради удовольствий забывать даже о своих почках! Если не заботиться о почках, то потом сильно пожалеешь. Ешь! Ешь побольше!

Саньминь по-прежнему ел и улыбался, но уже не осмеливался быть таким довольным.

Чжан Даминь пригубил рюмку водки. Горько, но не так горько, как у него на душе. Как же ему выразить накопившееся неудовлетворение? Он ничего не мог придумать. Он старший сын, о младшем брате заботиться должен, но вот может ли он заботиться о его жене? А о… голосовых связках его жены? Кажется, нет. Однако может ли он не заботиться об этом? Считать ли эту заботу вмешательством в личную жизнь? Но если не вмешиваться, то сможет ли он сам жить?

Чжан Даминь подержал водку во рту, на вкус она была как моча. Саньминь ел с удовольствием, лицо его так и сияло. Он не задумывался о душевном состоянии того, кто его пригласил.

— Брат, закажи мне ещё почек.

— Моих денег… Да ладно! Ещё так ещё!

— Мне поначалу они казались такими вонючими, но вот ем, ем, и уже так не кажется.

— Это и называется: находясь в центре неприятных запахов, их уже и не замечаешь…

— Брат, что ты имеешь в виду?

— Саньминь, ты когда-нибудь видел, как петух топчет курицу?

— Слышал, но не видел.

— Петух забирается на спину курицы, курица верещит, как будто её собираются зарезать, забавно.

— Брат, ты что сказать-то хочешь?

Саньминь медленно положил палочки, улыбка у него была кривая, и покраснел от ушей до основания рук. Чжан Даминь сидел с непроницаемым лицом, не подавая вида, что волнуется, ладони и пятки вспотели, и даже копчик немного заболел, так что стало трудно сидеть. Ведь он хотел говорить о том, что происходит с северной стороны перегородки, почему же вдруг заговорил о курицах? Чжан Даминь многозначительно и проникновенно смотрел на Саньминя, положил ему кусочек полусырой печени, чувствуя, что он не может уследить за всем.