Юй Хуа - Месяц туманов

Как бы то ни было, с кем бы ни пришлось драться, всё равно новобранцы в армии не могут сравниться с былыми вояками. Отец пребывал в крайнем возбуждении. Он не мог решить, какой китель ему надеть на встречу с верховным главнокомандующим. Он велел матери отыскать комплект новых нашивок и кокарду. Он был недоволен её шитьём, его недовольство граничило с придирками. В конце концов мать замерила всё линейкой и, затаив дыхание, пришила кокарду с нашивками. Отец с довольным видом тщательно всё проверил и только тогда одобрил её работу.

Затем последовала долгая череда бессонных ночей. Отец не мог ни спать, ни есть. Он не желал ждать ни единого дня. Он хотел сразу же ехать в Пекин. Хорошо, что перед отъездом в столицу нужно было переделать много дел. Соответствующие органы велели бывшим кадровым работникам изучить необходимые документы и материалы. Все говорили о том, как выразить главнокомандующему своё почтение и свою радость перед лицом такого события, вспоминали о былом революционном времени, когда под личным командованием председателя Мао армия одерживала победу за победой. Мастера ткацких фабрик сняли мерки со всех тех, кто направлялся в Пекин, чтобы сшить одинаковые костюмы. Военные врачи с румяными сестричками осматривали былое начальство, радостно и вместе с тем старательно фиксируя диагноз. Юноши и девушки из культбригад готовили, на радость ветеранам, одно за другим культурные мероприятия. В те дни во дворе царила радостная атмосфера праздника, словно подошло время встречать Новый год.

Отец сильно переменился. Он забросил своё поле, больше времени стал проводить дома. Он стал внимательно следить за тем, что пишут газеты. Как только приносили газеты, он тут же выхватывал их, прочитывал от корки до корки, а затем, насупив брови, бубнил себе под нос: «На Тайване всё спокойно? Ни слова про Тайвань. Может, это неспроста? Неужели снова придётся иметь дело с председателем Мао?» Он стал говорливым, разговаривал громко, точно ребёнок, который распустил свой язык. Даже за столом он не умолкал ни на минуту. И с разносчиком газет пускался в долгие разговоры. Та осень выдалась солнечной, солнце подолгу грело, лаская всех своим светом. Жёлтое солнце целыми днями терпеливо висело на небе, во дворе было тихо, дул лёгкий ветерок. Шелест виноградных листьев, которые уже тронула желтизна, навевал воспоминания о густых порослях красного гаоляна и стройных берёзах, которые пришли на смену павшим товарищам. Отец проводил разносчика газет и вернулся в свою комнату. Через какое-то время из комнаты донёсся звонкий голос отца:

Мать сидела во дворе. Она пришивала пуговицы на отцовой рубашке. Она тихонько хихикнула, поджав губы. Отец заметил это в окно. Ещё громче он запел новую песню:

Отец пел громко, пел просто, без прикрас, но это не останавливало его, он пел и пел. Он пребывал в прекрасном расположении духа, на его лазоревом небосводе не было ни облачка, ничто не затмевало его радость. Словно малый ребёнок, он пребывал во власти надежд и ожиданий. Казалось, что эти голубые мечты придали отцу сил, пробудили в нём желание жить.

Наконец наступил день отъезда в Пекин. Ветераны с сияющими лицами, в новой военной форме, в начищенных до блеска сапогах, с чёрными чемоданчиками в руках, один за другим садились в украшенные алыми шёлковыми лентами военные автобусы. У всех было приподнятое настроение, точь-в-точь как у новобранцев, которые только-только вступили в армию. На их немолодых лицах застыло смущение. К груди у каждого были приколоты бутоны красных цветов, как в былые годы, когда они принимали участие в торжествах по случаю победы. Алые цветы бросали красные отблески на их лица, придавая им исключительно бравый и молодцеватый вид. Рядом с автобусом молодые солдаты усердно били в гонги и барабаны. Эти звуки действовали отрезвляюще, побуждали к активным действиям.

Однако остался открытым один вопрос. Этот вопрос заключался в следующем. Если отец и вправду попал бы в Пекин, если бы он принял участие во встрече ветеранов с главнокомандующим, если бы главнокомандующий с радостью сообщил ветеранам, что в стране всё спокойно, обстановка в мире благоприятная, никакой войны не предвидится и что ветеранам надлежит спокойно доживать свой век на пенсии, если всё случилось бы именно таким образом — что тогда было бы с отцом? Он ощутил бы жестокое разочарование? Я думал так, но это были всего лишь мои домыслы, потому как верховный главнокомандующий не сказал своим ветеранам этих слов. Дела обернулись так, что отцу не довелось попасть в Пекин. В самом конце этого мероприятия произошло непредвиденное событие.

Виновником происшествия стал Лао Ван, офицер в отставке.

Лао Ван принимал участие в революции 1932 года, на своём веку ему довелось преодолевать снежные горы и пересекать безбрежные равнины. В Яньаньский период он прослужил три года в центральном спецполку. Стоя на посту, неся патрульную службу, ему часто доводилось видеть высокое начальство — члены высшего командного состава порой выходили размять ноги после долгих часов утомительной работы. Если верить Лао Вану, в те годы Мао Цзэдун, бывало, беседовал с ним о том о сём. После провозглашения КНР в 1949 году Лао Ван оборонял западные рубежи родины. В период частых столкновений с индийскими войсками он был на фронте и руководил боями. Взрывом индийского снаряда его сбросило с джипа, он лишился руки. После этого он оставил службу, чтобы залечить раны. По завершении отпуска он не бездельничал, его нередко приглашала читать лекции администрация институтов, готовивших кадры для заводов и рудников. Тему доклада он придумал сам, она звучала так: «Как я стоял на посту, оберегая покой великого вождя». Речь в докладе шла о тех трёх годах, когда он состоял на службе в Яньане. Несколько институтов пригласили его на должность внештатного консультанта. Когда в округе прогремела новость о том, что Мао Цзэдун хочет встретиться с ветеранами, Лао Ван пришёл в крайнее возбуждение. Каждому встречному он говорил: «Председатель Мао ещё помнит меня! Председатель Мао хочет меня видеть!» Ему говорили, что китайская революция — это великое дело и путь её нелёгок, говорили, что мировая революция не за горами, что председатель Мао очень занят, как же он может его помнить? Тогда Лао Ван взволнованно, с самым серьёзным видом заявлял: «Вы думаете, председатель Мао — это кто? Его милостью живёт весь мир, как же он может не помнить меня!» Руководство, видя столь безграничную радость Лао Вана, не решалось сообщить ему, что председатель Мао пожелал видеть только высший кадровый состав армии, членом которого вышедший на пенсию и подрабатывающий преподавателем Лао Ван не является. Лао Ван пребывал в неведении, ни о чём не догадывался, ходил радостный, с нетерпением ожидая тот день, когда он отправится в Пекин и увидит председателя Мао. Лишь вечером накануне отъезда ветеранов в Пекин руководство открыло Лао Вану правду. Глава администрации пытался действовать дипломатично, говорил, что председатель Мао очень занят и не может за один раз принять столько людей, после этой встречи будет ещё одна, нужно только набраться терпения и ждать. На Лао Вана словно нашло помрачение, он не мог выговорить ни слова. Когда же он снова смог говорить, то твердил раз за разом одну только фразу: «Я должен встретиться с председателем Мао. Я должен встретиться с председателем Мао». Никакие уговоры главы администрации не помогали. В конце концов глава администрации вскипел и сказал: «Ты как себя ведёшь, товарищ? Я не председатель Мао, если я разрешу тебе ехать, разве от этого будет толк? Будет толк?» Услышав это, Лао Ван понял, что всё потеряно, и больше уже ничего не говорил. Когда глава администрации ушёл, Лао Ван встал перед портретом председателя Мао, который висел в гостиной, и в свои шестьдесят лет горько разрыдался.