Тю Ван - Тайфун

Нян была несказанно обрадована, услышав такую похвалу из уст епископа. Она-то и не подозревала, что ее вклад в дело церкви так значителен. А святой отец внимательными блестящими глазами разглядывал Нян и одновременно читал самые затаенные ее мысли. Он глубоко вздохнул, на лицо его набежала тень.

— Однако сейчас мы опять переживаем трудные времена: у народа нет достойной власти, дети не помогают родителям, жены покидают своих мужей. Бесчисленны дьявольские соблазны и искушения. Избегни их, дочь моя, сохрани душу чистой, будь верной богу!

Нян снова упала на колени.

— Святой отец, ваша дочь хочет покаяться перед вами в своих прегрешениях и обещать вам, что она будет держаться в стороне от искушений дьявола. Я строго соблюдаю все посты и хочу посвятить всю себя целиком — и душу, и тело — служению нашей вере, нашему господу Иисусу Христу…

Епископ удовлетворенно улыбнулся.

— Рвение твое похвально, дочь моя, как и твое желание посвятить себя богу. Но одного желания мало. Чтобы сохранить в чистоте нашу веру, мы преодолели огромные трудности, и многие братья и сестры наши отдали и отдают жизнь свою ради этого. Но тяжкие испытания еще далеко не кончились, и неизвестно, сколько они продлятся. Будь готова ко всему, дочь моя и сестра!

Каждое слово епископа, как бальзам, облегчало страдания измученного одиночеством сердца Нян. Сейчас она была готова идти за его преосвященством куда угодно, выполнить все, что он ни прикажет. Душа ее переполнилась благодарностью к святому отцу, и, стоя на коленях, Нян разрыдалась.

Епископ протянул ей большую, холеную руку, усыпанную золотыми перстнями. Нян прильнула к гладкой коже, поливая ее горячими слезами. Епископ вздрогнул — ему показалось, что по его руке побежали муравьи. Он медленно отнял у Нян мокрую руку и выразительно глянул на тетушку Лак. Та помогла Нян подняться с колен, низко поклонилась и тихо выскользнула за дверь, увлекая за собой Нян.

Старый монах сидел на своем месте как изваяние. Тетушка Лак уверенно вела Нян из двери в дверь, во двор и к воротам. Лак заметила, что за ними увязалась какая-то серая тень. Присмотревшись, она поняла, что это — монахиня, которую они увидели у церкви, когда направлялись к епископу. При свете фонаря она разглядела глаза монахини — в них смешались ненависть и печаль. Тетушка Лак узнала ее: это же монахиня Кхюен, несчастная из-за безответной любви женщина.

Прохладный ночной воздух привел Нян в чувство. Она остановилась у гробницы тех, кто отдал жизнь за веру, и истово перекрестилась. Сейчас она готова была последовать примеру этих мучеников, среди которых числились, правда, и солдаты, сражавшиеся за автономную католическую провинцию. Тетушка Лак подождала Нян и повела ее на постоялый двор, где их ждал ночлег. Нян совершенно забыла в эту ночь о своей сестре…

А монахиня Кхюен, как только гостьи епископа исчезли из виду, тяжело вздохнула и направилась на женскую половину, в свою келью. Сбросив верхнюю одежду, она ничком упала на кровать и разрыдалась. Горькая обида терзала ей сердце. Женщина вспомнила обещания, елейные речи, которые когда-то слышала от внушавшего доверие человека, и жалела о годах, загубленных в этом монастыре. Первое время ее как будто любили, она была счастлива и начала даже забывать страдания и лишения прежних дней. Но потом страсть того человека остыла, и ей пришлось спрятать все свои чувства под черным монашеским одеянием. Человек занимал высокое положение, пользовался огромной властью, и она была вынуждена с этим считаться. Но монахиня любила его и потому не роптала на свою судьбу, обвиняя в случившемся только свое невоздержанное сердце. Ко всему этому добавились муки ревности, когда она видела, как другие женщины, словно слепая мошкара, летели к тому, что казалось им ярким светильником во мраке. Не раз Кхюен собиралась удалиться в какой-нибудь глухой горный монастырь, но надежда на возвращение его благосклонности удерживала ее снова и снова.

Откуда появилась эта новая женщина? Кхюен видела ее впервые, но по сияющим глазам сразу узнала саму себя в те первые дни, когда, намучившись в поисках выхода, она решила, что посвятит себя служению церкви. Отрезвление наступило очень скоро: она познакомилась с кощунственной разнузданностью, царившей в стенах этого божьего приюта. Люди, проповедовавшие смирение и терпение, были суетны и жадны. Но пути назад уже не было. Она не могла вернуться, но не могла пойти и вперед, по дороге, которая никуда не вела. Именно тогда она встретила его преосвященство епископа с величественной осанкой, твердой уверенностью в себе, добрым и благодушным лицом, крепкой фигурой. Ему достаточно было один раз ей улыбнуться, помахать ей рукой, чтобы в ее душе поднялась целая буря горячей благодарности и разгорелся в сердце священный огонь. Эти чувства привели ее к падению, а потом — к страданиям. Кхюен должна была предположить, что все так и будет, но ее не оставляла надежда. Теперь же настал час расплаты, и монахиня стала похожа на человека, заблудившегося в пустыне и потерявшего веру в спасение. Она жила одними воспоминаниями, считая, что к прошлой, мирской, жизни возврата нет…

И вот сегодня эта неизвестная молодая женщина нарушила ставший для нее привычным мир гнетущей безнадежности и тихого уныния. Нет, она не позволит вторгаться в этот мир. Если потребуется, она сделает все возможное, чтобы отвадить гостью от дома епископа. Можно ли взять такой грех на душу? По глазам незнакомки видно, что она страдает так же, как сама Кхюен три года назад. Монахиня задыхалась от противоречивых мыслей и чувств, ей стало жарко, словно она сидела у раскаленной печи. Она сорвала с себя белый шарф, рывком расстегнула тесный ворот черного платья из грубой домотканой материи. Она пыталась успокоить себя: ведь она еще молода, ей нет и тридцати лет, кожа на руках и лице сохранила упругость, в больших глазах еще светились порой задор и живость, как в прежние времена.

Нет! Она не позволит поступать с собой, как с ненужным хламом, который выбрасывают на свалку! Теперь монахиня злилась, ревновала, негодовала. Эти чувства заполнили все ее существо. Ах, если бы епископ только улыбнулся ей, погладил по голове, — и она снова пошла бы за ним куда угодно, даже в ад. Но он так не сделает никогда, Кхюен хорошо теперь это знала. Тогда — месть! Она покажет ему, на что способна разгневанная, оскорбленная женщина! Пусть ей не станет от этого лучше, но пусть и он узнает, что такое страдание!

Монахиня вынула из тумбочки лист бумаги, взяла чернильницу, ручку и начала быстро писать. Она плакала над своим письмом. Слезы оставляли фиолетовые пятна на бумаге, но она продолжала исписывать листок за листком. Свеча догорала, слова расплывались у нее перед глазами, но она не замечала ничего.