Клэр Фуллер - Горький апельсин

– Похоже, что от камина начался пожар, а с чердака текло, – проговорила Кара, проследив за направлением моего взгляда. – Мне нравится думать, что одно расправилось с другим.

Она встала на кровати, подняла бамбуковый шест, лежавший на ребре спинки-изголовья, и потянулась вместе с ним к центральному окну – одному из трех (в их гостиной тоже было три окна). В верхнюю перекладину рамы вбили гвоздь, и с него свисал на нитке привязанный за ножку винный бокал: мы пили из таких же за обедом, и Питер восхищался своим, держа его перед свечой и отмечая, что это посуда времен Регентства [27] В Великобритании – период регентства принца Уэльского, 1811–1820 годы. и что каждый из таких сосудов может стоить целых десять фунтов.

– Смотри, – сказала Кара.

Она дотронулась шестом до бокала. Тот начал поворачиваться, хрустальные грани, словно бриллианты, поймали последние лучи заходящего солнца, и пятнышки света дугой прошлись по бумажным лохмотьям стен и по лицу Кары.

Тут же на кровати она села по-турецки, прислонившись спиной к изголовью, и выудила что-то из кучи одежды. Помахала этой штукой перед собой – и развернулось платье: длинный голубой подол, высокий корсаж, короткие рукава с буфами.

– Как тебе? – Она снова встряхнула платье, чтобы расправить его. – На. – И она бросила его мне. – Тебе надо его примерить.

– Это твое? – Я приложила его к себе. – Я в него наверняка не влезу.

– Глупая, я их в музее нашла. Там в углу стоял большой бельевой шкаф. Ты только полюбуйся на все это.

Она доставала из кучи новые и новые вещи: перчатки, чулки, шелк и кружево так и кувыркались по кровати.

– И даже веера.

Ловким движением запястья она раскрыла один и стала обмахиваться им, потом спрыгнула с кровати, бросила веер за плечо и выхватила платье у меня из рук. Она заставила меня встать и прижала ко мне платье, поверх моей юбки и блузки. Материнское белье под ними хорошо поддерживало тело. Кара склонила голову набок.

– Я буду носить это, а тебе мы другое подыщем.

Она закопалась в кучу одежды, а я стояла и думала, как бы мне избежать этого унижения – необходимости переодеваться у нее на глазах. Кара вытянула тяжелый халат, вышитый экзотическими птицами и растениями по кремовому фону. Длинные узкие отверстия рукавов, широкие отвороты.

– Вот это, – объявила она. – Будет в самый раз.

Она перестала носиться туда-сюда и остановилась передо мной. Мы смотрели друг на друга, пока она расстегивала верхнюю пуговицу моей блузки, потом следующую. Я не глядела на ее пальцы, потому что тогда я могла бы ее остановить. Вытащив заправленные в юбку края блузки, она стянула ее с моих плеч. Потом вжикнула молнией юбки, которую тут же опустила, чтобы я могла переступить через нее. Каждый снятый предмет одежды она сворачивала и складывала на кровать. На мне оставался материнский бюстгальтер и чулочный пояс с подвязками. Сами чулки повисли в зажимах фестонами, чересчур растянутые от слишком долгого ношения. За моей спиной Кара расстегнула мне лифчик, спустила бретельки, снова оказалась ко мне лицом, и я позволила ей снять эту штуку совсем. Я не сопротивлялась, не протестовала. В этом раздевании не было ничего эротического – как и во взгляде Кары, просто любопытном, а вовсе не оценивающем. Она взглянула на мою грудь, лежавшую на толстой складке плоти над чулочным поясом: соски мои смотрели в пол. Расстегнула молнии по бокам пояса, осторожно, мелкими движениями спуская его вниз, сначала одну сторону, потом другую; атлас и внутренние швы липли к моей коже. Вместе с поясом стягивались и чулки. Мою талию охватывала красная полоса – меня слишком долго стискивал пояс. Я отпустила все это на волю, все чрезмерное изобилие моего тела, все волнистости и холмы, все жировые складки, вялые мышцы, следы растянувшейся плоти, все то, за что с недовольным цыканьем меня щипала мать. Я вышла из всего этого, я отшвырнула все это прочь.

– На дворе тысяча девятьсот шестьдесят девятый, – напомнила Кара. – Ты должна быть свободна.

Я прямо затрепетала, когда она наклонилась ко мне. Если бы она тогда меня поцеловала, я бы поцеловала ее в ответ, хотя такой мысли до сих пор не приходило мне в голову. Я ощущала в ее дыхании аромат красного вина и кофе. От ее лица до моего оставалось всего один-два дюйма. Она приподняла медальон, который я все время носила на шее.

– Славная штучка.

– Это еще матери.

Она открыла его. Внутри помещалась миниатюрная фотография смеющейся девочки с кудряшками и ямочками на щеках.

– Красивой девочкой ты была. А сейчас ты красивая женщина.

– Да, – отозвалась я, сжимая кулаки.

Я не стала говорить ей, что эта картинка уже была в медальоне, когда мать его купила. Снимок образцовой дочери, фотография, которую она так и не удосужилась заменить на мою.

Кара закрыла медальон, подобрала халат, надела его на меня и, отыскав широкий кушак, подпоясала. Повернувшись ко мне спиной, она сняла собственную одежду и облачилась в то голубое платье. В нижней части подола оно оказалось порвано, в складках ткань потемнела, а на талии, приходившейся ей под самую грудь, виднелись мелкие дырочки.

Когда она укладывала мне волосы в узел на затылке, я спросила, не заходила ли она в мою чердачную комнату.

– Ой, Фрэн! Как ты догадалась? – Она вынула заколку изо рта. – Мы хотели сделать тебе сюрприз. Мы тебе тоже поставили новую кровать и положили ковер. Надо будет тебе притвориться перед Питером, что ты ничего об этом не знаешь, а то он будет страшно разочарован. – Она закрепила заколку у меня в волосах, потом повернула мне голову, чтобы осмотреть спереди. – Красавица!

– Я тебя там видела, когда мы подъезжали на машине с Питером.

– Когда вы подъезжали? Но меня там тогда не было. Мы в твоей комнате все приготовили еще вчера вечером – на случай, если ты вернешься пораньше.

– Но я тебя видела в окне.

– В окне? Ну да, конечно, я же тебя окликнула и помахала, помнишь? Я стояла у окна в одной из спален на этом этаже. – Она кивнула в сторону двери спальни, ведущей в коридор, указывая тем самым на комнату напротив. – Мне пришлось протиснуться сквозь весь этот армейский хлам, чтобы добраться до окна. Надо нам все это выкинуть и поставить туда какую-нибудь мебель из музея. Пускай весь дом выглядит хорошо. – Она слишком много говорила. – У нас могут гостить друзья, можно устраивать вечеринки. Питер будет выбирать вино, а я – готовить, а ты… ты будешь занимать гостей.

Она умолкла и воззрилась на меня. Сердце у меня заколотилось быстрее.

– Что ты видела? – спросила она.

– Просто лицо. Очертания лица. Я думала, это ты.

– Но это была не я. Лицо взрослого человека?

– Да, взрослого.

Я вспомнила, как Питер рассказывал, что она видит в окнах детские лица. Может, она постоянно думала о своем ребенке? Она принялась рыться у себя в косметичке, а я смотрела на ее затылок, мысленно призывая ее поднять взгляд и самой рассказать мне об этом. Но когда она подняла глаза, она улыбалась – нормальной широкой улыбкой.