Клэр Фуллер - Горький апельсин

– Ох, Фрэнни, – произнес Питер.

Но я еще не закончила. Начав, я не могла остановиться. Он был хороший слушатель. Как и я.

– Года два назад тетя погибла в автомобильной аварии, – продолжала я. – Она завещала мне эту свою накидку. Я говорила поверенному, что она мне не нужна, но ее все равно прислали. У меня нет точного ответа, что тетя пыталась этим сказать. Может быть, она тем самым благодарила меня за то, что смогла провести двадцать семь лет с моим отцом, любовью всей ее жизни? Не знаю. Основа палантина стала хрупкой, и почти весь мех вылез. Довольно неприятное зрелище. Однажды ночью я отнесла эту штуку в дальний конец садика, который принадлежал жильцам нижней квартиры, и зарыла ее там. Некоторые вещи лучше не рассказывать. Вам не кажется?

– Лучше солгать?

– Или просто молчать. И в одиночку заглаживать вину.

– Не знаю. – Он положил ладонь мне на колено. – Возможно, есть вещи, которые человеку трудно переносить одному.

– Поделишься бедой – и легче станет? Старый трюизм? – отозвалась я.

Мы оба посмотрели в окно. Небо было темно-лиловым, еще не черным. Лунный свет отражался от стеклянной крыши оранжереи, от той крыши, на которую изнутри напирали ветви, рвавшиеся наружу. Я не могла разобрать выражение лица Питера: его лицо расплывалось перед моими глазами.

– Мне пора в постель, – заявила я, отчетливо чувствуя тяжесть его руки сквозь ткань халата.

Интересно, подумала я, отдает ли он себе отчет, что его рука – здесь? И если да, то что под этим подразумевается? Я встала.

Он тоже поднялся.

– Я вас провожу. – Он взял подсвечник, в котором еще горело несколько свечей. – Кара вам хотела показать еще один сюрприз. Но, думаю, лучше пусть она поспит.

– Еще один сюрприз? – Я попыталась, выполняя просьбу Кары, придать своему голосу интонацию радостного возбуждения.

Мы прошли по коридору, не включая свет. Питер первым шагнул в дверь, обитую сукном, и первым стал подниматься по винтовой лестнице. Только тогда я вспомнила о лице в окне и о том, что сама не была наверху с тех пор, как вернулась из Лондона. Хотя теперь я уже думала об этом видении без прежней уверенности. Может, я тогда все-таки напутала с этажами?

Дверь наверху оказалась приоткрыта. Питер толчком отворил ее пошире, но я опасливо медлила, глядя, как вокруг пляшут наши тени.

– Неужели вы по-прежнему считаете, что видели здесь кого-то? – спросил Питер.

– Нет. – Я покачала головой. – Нет, скорее всего, не видела.

Но здесь чувствовался какой-то своеобразный запах, похожий на тот, который я ощутила, когда только-только приехала и сняла коврик в ванной. Запах матраса, который я когда-то делила с матерью, пока не явились люди, которые его забрали – вместе со всеми прочими вещами, не имевшими никакой ценности.

В моей спальне Питер поднял канделябр повыше. Армейская койка исчезла, ее место заняла высокая односпальная деревянная кровать, рядом стоял подходящий по стилю шкафчик с ящиками, а на нем – лампа. Питер пересек комнату и включил ее, и я увидела ковер, о котором говорила Кара.

Он опустил ладонь на один из резных столбиков кровати:

– Полагаю, эдвардианская.

– О, Питер, – проговорила я. – Просто невероятно. Спасибо.

– Боюсь, матрасы не лучшего качества, но все-таки надеюсь, что они получше предыдущего.

Я села на это ложе.

– Будет так приятно поспать тут в нормальной кровати.

Мне хотелось сказать что-то такое, что задержит его в этой комнате, найти какие-то слова, которые показали бы: я его понимаю.

– И смотрите. – Он театральным движением развернулся. – Больше никого. Только мы вдвоем.

– Конечно. Теперь я уверена, что увидела тогда только Кару, этажом ниже.

– Хотите, я проверю другие комнаты?

Интересно, подумала я, он сам нарочно тут медлит? Ищет повода остаться со мной подольше? Может, он поднялся с иной целью? В конце концов, ему незачем было меня провожать, да еще и со свечами.

Я подумала про унитаз, воду в котором спускали среди ночи, про подушку в ванне, и забеспокоилась, как бы он не решил, что я – просто перепуганная женщина средних лет, которая шарахается от собственной тени.

– Нет-нет, – ответила я. – Все в порядке.

Но мысленно твердила: «Да, да, оставайся».

– Возможно, мне имеет смысл начать запирать на ночь двери внизу. Мы не хотим, чтобы сюда проникали посторонние. Во всяком случае, сейчас.

Он явно думал о тех вещах, которые мы обнаружили в музее, и о том, сколько они стоят.

– Да, – отозвалась я. – Уверена, что вы правы.

В голове у меня возник образ мужчины, которого описывала Кара: воодушевленного перспективой стать отцом, катящего с ней к морю на велосипедах, кормящего ее с руки кусочками хлеба с маслом. Образ романтика. Мне хотелось, чтобы он доверился мне, поведал мне свои тайны.

– Что ж, – произнес он, – я рад, что вам понравилось в вашей комнате. Пожалуйста, дайте мне знать, если вам понадобится что-нибудь еще.

– Тут все идеально.

– Оставляю вас опробовать вашу новую кровать.

Я прошла за ним по темному коридору обратно к винтовой лестнице, придавая какое-то особое значение тому, что он так и не включил свет. Я была позади него, совсем рядом, когда он вдруг замер, и я едва не рухнула на него, когда он схватил меня за руку. В тот момент я была готова к дальнейшему и уже закидывала голову.

– Проклятье, – сказал он. – Забыл притащить вам письменный стол.

И он включил лампы на потолке.

– Ах да, – откликнулась я. – Стол. Да. Письменный стол – это было бы замечательно.

Он меня не поцеловал. Разумеется, он меня не поцеловал.

В пустой чердачной комнате рядом с моей кто-то встряхивал мокрое белье: скатерти или салфетки с монограммой, что-то достаточно небольшое, чтобы один человек мог держать это за углы и хлопать этим в воздухе. Шум проник в мое сновидение, и когда я, вздрогнув от ужаса, проснулась, то обнаружила, что лежу в темноте на своей новой кровати и слушаю повторяющийся звук. Я подумала о лице в окне. Теперь я была уверена, что оно действительно там появлялось и что этот человек, кем бы он ни был, скрылся в соседней комнате. Я нащупала часы и поднесла их к самым глазам, но в темноте все равно не могла разобрать, который час.

После своего прибытия я обследовала все комнаты на чердачном этаже, побродила по их пустоте, отдающейся эхом, отводя нити старой паутины и опускаясь на корточки, чтобы выглянуть из маленьких окошек. Из тех, что смотрели на запад, открывался тот же пейзаж, что и из моего: вид с высоты на парк, а вдали – лесистые уступы.

Ночной воздух под этим потолком казался мне каким-то густым, словно свинец крыши накапливал каждый солнечный день и по ночам давил меня этой духотой. Я попыталась отвлечься, вспомнив разговор с Питером, когда он проводил меня наверх – в эту самую комнату! Правда ли он сказал: «Больше никого, только мы вдвоем»? Я уже начала снова проваливаться в сон, когда странный звук раздался снова, и я, застыв от страха, прислушалась, представляя себе лицо – безглазое, безротое, безносое. Теперь мне казалось, что человек за стеной – женского пола: безумная старуха с распухшими суставами и поредевшими волосами, устроившая стирку среди ночи. Я так и видела, как она взбирается на подоконник, трясет оконный переплет и непрочно сидящее в нем стекло, как царапает раму ногтями, ороговевшими и желтоватыми, точно корка старого сыра.