Клэр Фуллер - Горький апельсин

Я не могла оставаться в постели, напрягая слух и воображая такие картины. Проявив силу воли (я даже не знала, что у меня она есть), я откинула простыню и сползла с кровати. Звук прекратился. В коридоре я прижалась ухом к двери в соседнюю комнату. Тишина. Я подумала было пойти к Питеру, но ведь всего несколько часов назад я заверяла его, что не боюсь. Может, вернуться в постель? Но я знала: если звук раздастся снова, мне уже не хватит смелости опять выбраться из кровати. Материнский медальон лежал у меня на груди, и я невольно дотронулась до него. И потом я открыла дверь.

На полу перед разбитым окном лежал черный дрозд со свернутой шеей. Верхний глаз уже потускнел, но желтые круги вокруг него сияли – как и клюв. Когда я взяла птицу в ладони, она была еще теплая.

– Я ей сказала: прости, – говорю я Виктору (или мне кажется, что говорю).

Коричневая Сестра-Помощница прижимает своими теплыми пальцами холодный медленный ток крови в моих венах и считает.

– Не очень задерживайтесь, капеллан, – просит сестра. – Миссис Джеллико нужно поспать.

– Капеллан! – восклицаю я.

Вот как его надо называть в этом месте. А не «викарий».

– Что такое, мисс Джеллико?

На моем лице – дыхание Виктора, от этого дыхания веет мятными леденцами. Может, сегодня утром он думал, что ему предстоит визит к умирающей и придется подойти совсем близко? Держит ли он пакетик леденцов в кармане сутаны? И бывают ли у сутан карманы? Я внимательно разглядываю его и вижу, что его высокий воротничок скособочился, точно он надевал его второпях.

– Мисс Джеллико? – говорит он, напоминая мне о прерванной беседе.

– Прости, – повторяю я. – Я ей сказала: прости.

– Кому сказали? – спрашивает Виктор.

Я бреду сквозь стадо коров, и она заставляет их расступиться передо мной, как Моисей заставлял море расступиться перед евреями. Я никогда не любила коров – и они тоже меня никогда не любили. Я не боюсь умирать. Рядом со мной капеллан.

– Каре Калейс? – уточняет он.

Я никогда не любила коров.

– Казалось, что она просто спит, – говорю я. – Так мирно.

– Что вы сделали, мисс Джеллико? Мы же когда-то были друзьями, помните? Вы можете рассказать мне.

И я отвечаю:

– Это сделала я.

Утром я встала раньше Кары и Питера и надела тот самый халат, впервые не заставляя себя возиться с материнским нижним бельем. Я нашла лопату в пристройке, где до этого обнаружила банки из-под варенья, и похоронила дрозда под шелковицей. Потом я поискала в конюшнях и других строениях подходящий кусок доски или фанеры, чтобы заколотить разбитое окно, но ничего такого там не обнаружила, поэтому спустилась в подвал. Дверь на нижней площадке у винтовой лестницы застряла на плитках пола, и мне пришлось ее посильнее толкнуть. Она открылась с жалобным ржавым стоном. Я пошарила внутри, нащупывая выключатель, и, когда я им щелкнула, лампочки вдоль коридора вспыхнули одна за другой. Коридор, словно хребет, шел по всей длине подвала с севера на юг, точно так же, как коридоры на двух этажах над ним. Во время нашей экскурсии Питер не водил меня в подвал: возможно, считал, что там особенно нечего смотреть, а может, ему хотелось сохранить в тайне, сколько бутылок вина он обнаружил. Когда-то он сообщил мне, что общий план подвала – такой же, как у всего дома, но помещений здесь чуть ли не три десятка: кладовые, чуланы, стенные ниши, а также старая кухня. А я ему рассказала, что, когда Линтонс только построили, подвал представлял собой скорее цокольный этаж с окнами в сад, но в начале XIX века дом перестроили и вокруг сделали земляную насыпь, чтобы соорудить западную террасу и портик, так что в итоге слуг словно замуровали в гробнице.

Я торопилась пройти коридор, в котором несло сыростью сильнее, чем в остальном доме. В некоторых комнатах, куда я заглядывала, стоял земляной запах плесени.

Комнаты над землей по большей части пустовали, зато этот этаж использовался как кладбище для всего сломанного: для колченогих стульев, щеток без щетины, дырявых ведер. От этого грязного искалеченного хлама и от отсутствия естественного освещения мне стало не по себе. Я действовала быстро: одну за другой открывала двери и включала внутри свет, заставляя мышей и пауков удирать в поисках убежища. В дальнем конце коридора я набрела на кладовку со старыми банками краски и обрезками досок, штабелем сложенными у стены. Я порылась в них, пока не нашла кусок, который, как я решила, подойдет.

Инструменты Питера лежали в комнате дворецкого или экономки (скорее всего, именно такую роль когда-то выполняло это помещение), с небольшим камином и почерневшим чайником на его решетке. Здесь имелась и кровать, вытащенная из специального деревянного ящика, куда ее, по-видимому, убирали, когда не использовали. Подойдя поближе, я увидела, что наволочка на подушке – свежая, что под шерстяное одеяло аккуратно подложена простыня и все уголки подоткнуты. Инструменты, которые хранил здесь Питер, были разложены на старом сундуке, а рядом стояла кувалда, при помощи которой он открыл путь в музей. Я взяла небольшой молоток и пригоршню гвоздей. Меня порадовало, что я сумела добыть все, что нужно, не побеспокоив Питера.

Тут я услышала, как в дальнем конце коридора открывается дверь. Точно такой же звук она издала, когда я ее толкала, чтобы отворить: скрип по плиткам пола, ноющий скрежет петель. Хотя я не могла вспомнить, закрывала я ее или нет.

– Питер? – позвала я. – Это я, Фрэнсис. Надеюсь, вы не возражаете, я тут позаимствовала ваш молоток. – Я потуже затянула кушак халата.

Ответа не последовало. Но я слышала, как приближаются шаги по каменному полу.

– Кара? – окликнула я, уже как-то опасливо.

Выйдя в коридор, я бросила взгляд вправо, влево, но нигде никого не увидела. Я снова позвала, но никто не откликнулся. За моей спиной снова выросла тень, я почувствовала, как давит на меня серый воздух, и развернулась вокруг своей оси, пытаясь ее поймать. Проступок – это слово пришло мне в голову, возникло в ней, словно кто-то произнес его вслух.

– Эй? – позвала я, но от моего голоса пошло гулкое эхо, и тогда я бросилась по коридору (на шее у меня подскакивал медальон), через дверь – на винтовую лестницу, наружу, на дневной свет.

Мы устроили ланч: инжир, сыр, хлеб. Кара была в том же голубом платье, которое она выбрала для себя накануне вечером. Питер отправился делать кофе. Я видела его с того места, где мы расположились на ступеньках оранжереи: как его фигура появляется то в одном окне, то в другом, как он подбирает бокалы и чашки, из которых мы пили и которые оставили на новой мебели, из-за чего на полированных поверхностях появились белые кольца, словно выжженные чем-то очень горячим.