Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

Конечно же? этот мемориальный, как бы сказали нынче, комплекс — окаймленный стволами замолкших, скованных его высочайшею волей пушек, бюст императора и часовня за ним — должен был воплощать в себе военную и духовную мощь единой и неделимой России… Где это нынче все?

Черкесы слишком хорошо понимали, что именно стоит показать денно и нощно ищущему над Кавказом власти русскому царю и выбрали для этого удивительное место, которому, убежден, еще предстоит стать одним из центров паломничества… Есть на земле такие точки, откуда далеко видать не только в смысле географическом. Черкесские старейшины, назначавшие встречу императору именно здесь независимо от исхода переговоров, одним только своим выбором, завещали это место всем будущим насельникам: для размышлений о вечной красоте мира и непрочности бытия человеческого.

…В нем было много символов, и кто-то нынче находил бы в памятнике одно, другой — иное.

Но среди прочих, не сомневаюсь, был бы и этот: каменная твердость черкесского характера. Отвага.

Которых так пока не хватает тихо распродающей себя нынче России.

В этой книге, в сущности, нет сюжета, той событийной канвы, того остова, который обрастает художественной плотью и являет законченную каноническую фигуру романа. Читатель, встречаясь с такой «законченной фигурой», чувствует себя спокойно: если она интересна, умна, духовно богата — он наслаждается ею, испытывает эстетические чувства от общения, испытывает и нравственное удовольствие от красоты поступков. Если же она неинтересна — знакомство всегда можно прервать. Но в любом случае у читателя складывается свой «физический» образ романа, который с чего-то начинается, проживает за определенный отрезок времени определенную последовательную жизнь и во имя какой-то морали, какого-то нравственного урока заканчивается.

В романе, который теперь перед вами, многое не так. Начинаясь, «как положено», с завязки, с приезда в адыгейский аул ленинградского ученого-археолога и его студента, уроженца этого аула, на раскопки кургана, который в скором времени уйдет на дно очередного рукотворного моря, они получают анонимное предупреждение: коснетесь священного кургана — вам несдобровать. Начало — лучше некуда для принятой ныне литературы. Однако этим его остросюжетность, да и вообще сюжетность в строгом смысле, и заканчивается. Вольно или невольно это случилось, не берусь судить (да это не так и важно), но, начав повествование о жизни одного аула своего народа, о жизни, как принято говорить, на крутом ее изгибе, автор отдался этой жизни без всяких литературных правил и повел ее быстро, взахлеб, в каком-то выверенном беспорядке и подкупающей небрежности, словно от начала и до конца боясь, что ему почему-либо не дадут дорассказать, и все же успевая и умея говорить и вдохновенно, и подробно, и точно, и красиво. Это одновременно и прерывистое, и мощное повествование, трагическое и радостное, печальное и счастливое, историческое и современное, локальное и масштабное; оно все соткано из легенд, сказок, песен, традиций, обычаев и устоев народа, из поверий, сказаний, примет и «родимых пятен» его; язык романа — звуковой, интонационный, «слышимый»; герои — не столько действуют, сколько являют себя, создают строй ликов, рисующих вечное и живое чело нации.

Жанровое обозначение — роман — здесь условно; это страстная песнь своему народу, страстная любовь к нему и страстная тревога за его дальнейшую судьбу. Не помню, чтобы мне приходилось читать более «национальную» книгу, т. е. обращенную в себя, в свои природные и духовные начала, в свое родословие. Понятия «национальное сознание», «национальная память» здесь оживотворены, к ним никто не взывает, словно к спасительному знамени, а среди них существуют так же естественно, как среди родной земли. Уважение к себе — это уважение к другим, знание себя — жажда познания других, национальная исполненностъ и состоятельность — первое условие всечеловечности всякого народа.

Вот так, как в этой книге, давно следовало нам представляться друг другу в «семье единой», чтобы друг друга понимать, уважать и быть истинными братьями.

Но не напрасно роман называется «Сказание о Железном Волке» — о чудовище, безжалостно пожирающем аулы и выедающем сердца людей, способных затем попирать, предавать, забывать, торговать древней своей землей и отеческими святынями. Если говорить о России, «железный волк » — то, что он собой олицетворяет, за последние десять-пятнадцать лет уничтожил во имя «благодеяний» более ста тысяч деревень и во имя «свободы» не просто охолодил, а наполнил злобой друг к другу сердца миллионов и миллионов людей. Теперь это чудовище уже не прячется, а действует открыто и откровенно, и нет народа, которому бы оно не угрожало гибелью. Юнус Чуяко, автор этой книги, почувствовавший опасность для своей, казалось бы, национально благополучной Адыгеи, бьет тревогу, имея определенный запас прочности народного сознания; у русского народа этот запас, как мне представляется, гораздо меньше. И физическая величина народа — маленький он или большой, решающего значения в этом сокрушительном процессе «выветривания» и «охлаждения» людской породы не имеет: мы все одинаково стоим перед трагическим выбором, чем нам быть завтра — самими собой или безликой потребительской массой, которую из нас старательно выпекают.

Хочется надеяться, что Юнус Чуяко пропел не прощальную песнь своему народу и что этот красивый и мужественный народ, призвав на помощь все огромное богатство своей национальной жизни и своего прошлого, выстоит — как должно стоять и выстоять всем нам вместе.

В конце своего маленького слова хочу поблагодарить русского писателя Гария Немченко за то, что он взял на себя немалый труд и выполнил его, насколько я могу судить, блестяще — труд, во-первых, перевода этой книги на родной мне язык, и, во-вторых, невольного упрека, как должно в наше время любить свой народ.