Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

Я стал было доставать сложенные вдвое листки, но учитель остановил меня: «Потом, потом — это не то, что можно прочитать на бегу!»

Дело было к вечеру, и я не стал уже торопиться в сельсовет: пожалуй, Ереджиб прав — лучше появиться там вместе с профессором. Только как бы перед этим Вильяма предупредить, чтобы он о своей давней, слишком давней любви к солнечной Адыгее — не очень-то…

Интересно все-таки, как меняется многое в зависимости от места, где ты находишься: оттуда, из Ленинграда, все виделось чуть иначе…

К Оленину мы попали на третьем курсе, и сперва он как бы не замечал меня. Да и с чего бы это вдруг — замечать?.. Все началось, когда я сдавал ему «раннее средневековье» — зачет по зарубежке. Это его конек, как говорится, все знали, но меня вдруг понесло: вместо того, чтобы пересказывать его лекции, я вдруг начал с баек родного дедушки Хаджекыза… А он вдруг рот раскрыл. Где вы, говорит, могли обо всем об этом прочитать?.. Я смеюсь: прочитать об этом нигде нельзя. Почему? — спрашивает. Да потому, говорю, что мой дедушка Хаджекыз писать не умеет — его можно только своими ушами услышать.

Сперва он поставил мне свое каллиграфическое «отл.», чем очень, признаться, удивил, потом спрашивает:

— Откуда вы родом, студент Мазлоков? — и еще раз глянул в зачетку — видимо, не хотел ошибиться — Сэт?..

— Сэт, да, — сказал я. — А родом… Вы, конечно, не слышали: есть такой аул — Шиблокохабль. В Адыгее.

— И… по национальности вы?..

Разговор шел дружеский, я разулыбался:

— Черкес!

— В самом деле черкес?.. Или все-таки — адыг? Извините, Сэт — адыгеец?

— Адыгеец, да.

— И далеко ваш аул… Шиблокохабль?.. Далеко он от Майкопа?

— Километров восемьдесят, пожалуй. Если напрямую… Вообще, как ехать!

— А к Ленинграду привыкли?.. Адыгея — солнечная страна…

Конечно, меня это подкупило: страна .

— Да в общем-то привык… К Питеру.

— Н-ну, если к Пи-итеру! Тогда уж свой в городе. В гости ходите? Дружите с питерцами ?

Оленин и сам с карточками работал, и нас пытался приучить. Достал из папки крошечный листочек из полукартона, написал номер телефона.

— Позвоните?.. Буду ждать в гости. Сразу скажу: в Майкоп ваш я собираюсь лет этак десять, а то и больше… Больше, больше! Позвоните мне?

Пожалуй, я чуть смутился.

— А знаете что, Сэт? — сказал он, взглянув на часы. — Пойдемте-ка чай пить нынче!

Там-то, дома у него, я и увидел эту старую, наклеенную на картон, как это раньше делали, фотокарточку: красивый кавалерийский офицер с лихо закрученными усами — на левое плечо углом накинута бурка, правая ладонь опирается на рукоять шашки в ножнах; шашка, видимо, стоит на камне или на пне, а может, как водится у фотографов, на скамеечке.

На обороте ровным и твердым почерком красными чернилами было выведено: «Даховский отрядъ».

— Прапрапрадед, — сказал Оленин с грустной улыбкой. — Служил на Кавказе… в те годы. Сложные то были времена, сложные…

О Даховском отряде я тогда ничего не знал — да и он наверняка. Иначе — может, с этого наше знакомство не начинал бы?

И я больше для приличия вздохнул, соглашаясь: да, мол, что да, то да — сложные!

— Забавная штука! — сказал Вильям Викторович. Сузил глаза, лоб сморщил, и нижняя губа подперла пышные светлые усы, они вытянулись и сделались уже. Вид у него при этом стал примерно такой: вот, мол, — хочется пошутить, да что-то не выходит!

— На Кавказе он служил, понимаете?.. Пра-пра-прадед Глеб Петрович Оленин, поручик Тверского драгунского полка… Сам-то я только проездом на море бывал: стоял на перроне. Фрукты покупал… Но вот есть какая-то неосознанная душевная потребность… очень глубокая, понимаете, Сэт?.. Побывать в тех местах.

Прощаясь в тот вечер, мы назвали друг друга кунаками — оно, конечно, вроде и в шутку, и в то же время очень даже всерьез: тогда я уже хорошо знал, когда профессор шутит, а когда — нет… Серые глаза его, словно омытые каким-то сердечным чувством, сделались влажными… Отчего-то растрогался — не шутит.

С тех пор у меня появился в Питере старший друг. Настоящий, да.

О многом я догадывался только потом — по прошествии какого-то времени, но он и в самом деле и наставлял меня — без скучных назиданий, и чему-то постоянно учил — исподволь; и защищал — втайне от меня… Ему почему-то хотелось, чтобы я был среди отличников, чтобы остался потом в аспирантуре. Конечно, я и сам был не прочь потверже стоять на земле… Мой отец… тот все считает, что не смог удержать меня на земле . И мне, честно говоря, не хотелось получать из дома отцовские переводы — хватит посылок маминых!.. Конечно, двадцать пять лет то время, когда пора, давно пора слезть с родительской шеи.

Грузчики на сортировочных станциях здоровались со мной за руку, многих я знал по именам, и Вильяму это понравилось, когда случайно услышал. Но он считал, что зарабатывать на жизнь я должен научиться в первую очередь не побочным, но прямым своим трудом, а это была пока учеба…

Может быть, зря я все-таки рассказал тогда про Даховский отряд? Да еще кому — Арамбию!

Вообще-то любопытно: сам он — инженер-пищевик, а работает на каком-то складе либо на продуктовой базе. Несколько лет уже, нарушая, как я понимаю, все сроки, учится в аспирантуре и скоро будет кандидатом наук по экономике. История, как говорится, не его профиль, но я не уверен, что уже нынче мог бы с ним потягаться. Имею в виду нашу — историю адыгов .

Или это все еще дает себя знать аульская моя биография?.. Арамбий-то Хачемук— майкопчанин! А у них, что там ни говори, другая жизнь.

Разве мог бы я, предположим, уже несколько лет подряд ездить в Питер, чтобы просто проветриться ?.. Арамбий, правда, называет это гораздо грубей.

Ему, видите ли, нравятся в Питере девчата и нравится пиво: оно там, говорит не хуже майкопского. Вообще нравится Питер, и в самом деле, похожий на Майкоп четкой планировкою и прямизною улиц. С другой-то стороны ясно, что наш маленький уютный Майкоп может быть похож на «Северную Пальмиру» точно так же, как карлик — на великана… Но для Арамбия это не имеет значения.

— Аспирантура, если на то пошло, это повод потратить деньги в Питере! — откровенничает со мною иногда этот «вечный аспирант» Хачемук. — Если они у человека водятся, деньги, то это его право — тратить их там, где он хочет… А я, если ты можешь… по молодости… это понять, ощущаю духовное родство с Питером, — и заканчивал с пренебрежительною ухмылкой, похожей на зевок всем довольного, удачливого кота. — Н-н-ничего аул … ничего!

Прошлым летом мы снова вместе ехали в Питер, ну и стояли, болтали в тамбуре. Так, обо всем. Я, конечно, все больше слушал, а он меня, естественно, поучал. Не помню уж, к чему это, но я ему говорю: