Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

Начальник отряда имел в виду перевести на истоки Туапсе через перевал все войска разом. Один вид громадной массы войск уже действует панически на горцев. Движения отрядов видны с высот отлично, иногда за несколько верст: «несметное количество русских идет», говорят горцы; целый день тянутся, тянутся — конца нет.

По той же причине и на ночлегах бивуаки, если можно, разбиваются пошире, пораскидистее, да костров по ночам приказывают раскладывать побольше.

Чем дальше поднимался отряд, тем больше встречалось препятствий. На рассвете пошел густой мокрый снег, залепляющий глаза, и поднялась стужа. Спуски в некоторые балки были так круты, что по тропам надо было нарезывать в снегу ступени. Многие предпочитали этим ненадежным ступеням сесть на снег и просто скатиться. На одно из деревьев, в густом лесу, возле тропы, все невольно обращали внимание: наверху, на сучке, сидел замерзший горец. Обнаженная, бритая голова его свесилась вниз, точно будто уснул он, а косматая папаха валялась внизу на снегу. Оборванная черкеска едва прикрывала замерзшее тело, ноги были голы совершенно. Это был, вероятно, один из пикетных, наблюдавших за русскими. Но вот наконец снег перестал и начали показываться ущелья, направленные к югу, следовательно, ущелье бассейна Туапсе. Одна за одной открывались впереди ярко-белые, то тупые, округленные, то остроконечные вершины гор южного склона. Вдруг где-то впереди раздался выстрел — это горцы сигнал дают — он повторился несколько раз в окрестностях, и долго слышны были вдали протяжные дребезжащие крики. Поднялась у неприятеля тревога. Вскоре на ближайших высотах показались группы людей, небольшие партии горцев.

Перевал Гойтхский, от Пшиша на Туапсе, вообще говоря, хорош; у горцев сообщение по нем производилось весьма деятельное, и нет сомнения, что со временем здесь будет один из самых важных трактов на Кавказе. Путь этот соединяет устья Туапсе, средину кавказского берега, с Майкопом и много сокращает дорогу от моря на Ставрополь и Кубань. И с той и другой стороны подъемы на перевал относительно невелики; можно провести путь так, что почти не заметишь, когда пройдешь перевал. С перевалом Хакучинским (с Пшехи на Псезуапе), Пшехинским (с Пшехи на реку Шахе), Белореченским (с Белой на Шахе), Малолабинским (Псегашко, с Малой Лабы к Мзымту) и дальнейшими к востоку его невозможно сравнить. Вообще, чем дальше к востоку, тем перевалы труднее. Последний Туапсинский (Гойтхский), где можно поддерживать сообщение круглый год и нетрудно устроить колесную дорогу. У горцев движение здесь прекращалось только во время больших снегов, на месяц и даже менее. В феврале 1864 года он был в таком положении, хуже которого едва ли бывает когда-нибудь.

Ночь с 20-го февраля на 21-е была еще хуже предыдущей. Дождь все время лил ливмя. Все промокло. Между тем, в отряд очень мало к кому успели подойти вьюки с вечера, мало кому удалось поесть на ночь теплого. Солдаты мочили сухари и глодали их. Даже костры развести было трудно: мокрый лес едва горел. Первое желание у людей, конечно, было осушиться. Но это оказалось невозможным: сушит солдат грудь, у костра сидя, а спина, только что перед тем просушенная, уже снова замокла. Аммуниция, ранец, одежда, за что ни возьмись, из всего выжимаешь воду. Полушубки, верхнее платье нижних чинов, сделались мягкими до крайности. У иного полушубок был до колена, а тут вытянулся до пяток. Под полушубком рубашка, нижнее платье, все пробрало водою насквозь. А глядя на ноги нельзя было определить, какова обувь: так много у каждого на ногах было грязи.

Прибытие в один переход большого отряда на Туапсе произвело желаемое действие. К вечеру 20-го же числа в лагерь явились старшины окрестных шапсугов, с изъявлением полной покорности. Жители пришли в ужас. Большинство, видя громаду, которая ломит в их землю, невзирая ни на что, не думали уже драться, а спешили вывозить свои семьи и имущество. Старшины просили дозволить им беспрепятственный проезд к берегу моря и отправление в Турцию. Им назначен последний срок, но прибавлено, что если ночью и поутру, по примеру целого дня 20-го числа, горцы будут стрелять в лагерь, то завтра же окрестные аулы уничтожатся дотла. Все эти переговоры ведены были, по поручению командующего! войсками, начальником отряда. Генералу Гейману лучше чем кому-нибудь было известно положение дел в крае. Издавна уже, действуя с отрядом в полосе северного склона, ближайшей к водоразделу, он беспрестанно вступал в сношение с влиятельнейшими людьми и старшинами южной стороны гор. Да и горцам он был знаком больше чем кто-нибудь.

Непривлекателен был первый бивуак русских на Туапсе. Поляна, на которой раскинулся кругом отряд, занесенная снегом, вскоре по приходе войск сделалась грязна и топка не менее, как было на Гойтхе. Растоптанный снег перемешался с рыхлою пахотною землею. Спустишь ноги с постели, чтобы стать в середине палатки — и завязнешь на четверть, на две. А места получше, где бы разбить палатку, решительно не найдешь. Можно представить себе, в каком положении в зимних походах было небогатое имущество офицеров. По полу палатки по всевозможным направлениям текут потоки грязной воды, а сверху целую ночь, целый день и опять целую ночь барабанит частый, крупный дождь. Если бы еще был мороз, как обыкновенно зимой, можно бы выкопать в середине яму и наложить туда с костра жару. А тут и сырость и стужа, а ничего не поделаешь. Думаешь, что, прийдя на бивуак, отдохнешь, сбросив промокшее платье, ринешься на постель — вдруг оказывается, что она насквозь пропиталась водою; дорогою вьюк или в реку упал, или просто дождем промочило его совсем. Поневоле ни день, ни ночь не выходишь из сырости и мокроты. Если бы подобная обстановка продолжалась несколько дней или недель, все бы нипочем. Но в том-то и дело, что ей почти не видно было конца. Уже несколько лет, на западном Кавказе, отряды находились в горах, в крае суровом и безлюдном, на сотни верст от жилых мест, бессменно и зиму и лето. Приехать в станицу, поместиться в скверной курной избе офицеры считали блаженством; там сухо и тепло, что в походе зимою случается редко.

Итак, 21-го февраля, отряд должен был оставаться на месте; в окрестности лагеря назначено движение тремя колоннами, для уничтожения туземных жилищ. Первая колонна, подполковника Клюки-фон-Клугенау — 13 рот и две сотни казаков; вторая, майора Щелкачева — семь рот с дивизионом драгунов и милицией; третья, майора Попова-Азотова — одиннадцать рот. Первые две переправились через Туапсе и пошли по ущельям правых притоков; третья направлена в ущелья левого берега. Им кстати велено запастись фуражем. Уже две недели как лошади в отряде не видели сена. У артиллеристов и драгунов еще оставалось немного овса: офицерским и казенно-подъемным лошадям приходилось кормиться полусгнившими папоротниками, снятыми с крыш горских саклей. Кто на фуражировке найдет связку соломы, считает себя особенно счастливым. Сожжено несколько десятков аулов, и фуражиры привезли скудный корм для коней.