Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

— Очень дельная речь!

— Справедливая, еще бы!.. Он говорит: есть нынче путь, который предлагают арабские страны. В Эмиратах, например, продавца, который обманул бедняка, не только лишают лавки вместе с товаром — лишают жизни!

— Об этом многие наши махаджиры рассказывают…

— Тогда бы завтра у нас по всей громадной стране…

— Ты еще скажи: наша страна .

— А чья ж еще?

— В Москве они говорят теперь почти все: в этой стране . Как будто не имеют к ней отношения…

— А ты не знаешь, кто это говорит?.. Даже не догадываешься?

— Семьдесят пять лет наша идеологическая машина ехала, можно сказать, на топливе, которое называлось: родимые пятна капитализма . Все наши недостатки на это сваливали. А нынче ее заправляют вот этим топливом: ошибки Сталина в национальной политике .

— А знаешь, какая разница между тем и другим топливом?

— Ы?..

— То было отечественного производства. А это — зарубежного. Качают из ЦРУ — по прямому трубопроводу.

— Приболела матушка-Россия, сильно приболела…

— Теперь она не «приболела» — теперь Россия смертельно ранена!

— А не только Россия, нет!.. Передел мира идет полным ходом.

— «Процесс пошел»?.. Как говорит Тамга. Самый почетный «немец»…

— Посмотри по телевизору, что творится в Южной Америке. Или в Африке… А что вдруг вспыхивает в счастливой нынче Германии?.. В Сан-Франциско?.. Сразу думаешь: какие там права человека?.. Это — «цивилизованный путь»?!

— В Коране есть сура, которая называется «Предвечернее время» … Видно, это — о нашем времени!..

— Поверьте: Россия смертельно ранена…

Куда и в самом деле денешься от пророчеств?

«Мы сотворили человека лучшим сложением, а потом ввергнем его в нижайшее из низших состояний души: кроме тех, которые уверовали и творили добрые дела — им награда неисчислимая!»

Вот он-то — с соизволения Аллаха — и делает эту черную работу: ввергает в «нижайшее из низших состояний души»…

Вернее, она. Лесная собака .

Железный Волк!

Вспоминаю Оленина часто, бывает — подолгу размышляю и о нем, и обо всем том, чему он пытался научить меня и что не успел мне досказать…

Но встречаемся мы с ним, как правило, в церкви. И началось это лет десять назад, когда я случайно, как мне тогда казалось, оказался в нижегородских лесах.

Вышло так, что но дороге в Москву мы разговорились с нашим художником Феликсом Петувашем — работы его я очень любил, но самого видел, как говорится, больше издалека. Как это часто бывает в дороге, мы вдруг быстро сошлись, в Москве стали перезваниваться, чтобы вместе сходить в музей или на выставку. Потом он раз и другой затащил меня в мастерскую к русскому художнику, с которым они вместе учились. И тут-то Феликс однажды и предложил мне: «Хочешь посмотреть на российскую глубинку?.. На нижегородские леса?.. Алешка едет туда денька на три-четыре, я тоже решил с ним съездить. Айда вместе!»

Сперва проехали по старинным городам со знакомыми названиями — Суздаль, Владимир, Муром. Потом пошли имена незнакомые, но как бы узнаваемые, вроде этого — Кулебаки , и узнавание веселило меня и сообщало уверенность, что и мы с Феликсом, хоть и далеко от дома забрались, здесь — не чужие…

И на «жигульке» Алексея заехали мы в конце концов в глухие дебри под Городцом, в котором умер, возвращаясь из Золотой Орды, Александр Невский…

Втроем мы уходили в лес, и художники мои оставались на какой-нибудь симпатичной полянке. А я, чтобы не скучать, делал круги вблизи нее, собирал грибы и, словно охотничий пес, вспугивал больших и маленьких птиц.

Осваивая таким образом территорию этой самой российской глубинки, на второй день я заблудился, заночевал в лесу, и неизвестно, чем бы дело закончилось, если бы рано утром я вдруг с пригорка не увидал крест над светло-синим куполом церкви…

Надо ли объяснять, что после неуютной ночевки я спешил на этот крест как на спасительный маяк… Успел уже выйти на край деревни, а все стремился вперед, к спасительному своему ориентиру. И только потом вдруг заметил, что иду по совершенно безмолвной, вымершей улице, и если окна в избах не заколочены, то только потому, что тут и заколотить-то их было, пожалуй, уже некому.

Ускорил шаги, и еще издали увидел, что церковь стоит целехонькая, и двери в нее открыты…

Конечно же, через порог я заглядывал с опаской… И тут увидел горевший в глубине огонек… свеча!

Попросив, как всегда, у Аллаха прощения я вошел и остановился напротив этой свечи — один-одинешенек среди старых потемневших икон… Если горит свеча, значит, тут кто-то есть?

За резными этими створками, царскими вратами , увидал вдруг неторопливое перемещение тени и понял, что священник — там и что он скорее всего уже увидел меня… наверное, выйдет?

Но одновременно я ощутил и чье-то присутствие рядом с собой. Невольно поглядел туда и сюда, но кроме меня в церкви никого не было.

Когда раздался неподалеку скрип старых половиц, я снова обернулся, уверенный, что пришел наконец кто-то из прихожан… никого!

Но половицы скрипнули теперь в другом месте: так явственно! Кто-то ходил вокруг, кто-то тщательно меня разглядывал — невидимый сам.

— Спаси Господь, путник, что не прошел мимо храма Божьего!

И я облегченно вздохнул и невольно наклонился: из царских врат вышел батюшка… Какой он был старый!

Медленно приблизился ко мне, негромко и как-то очень буднично сказал:

— Мои прихожане разболелись, а двое отпросились на покос… Начнем службу.

Я дернулся было что-то сказать ему, что-то объяснить, но он уже отвернулся от меня, приготовившись к молебну…

Как молодо зазвучал вдруг его голос:

— Благословен Бог наш!..

Тут я похолодел, как говорится: одно дело стоять в храме среди толпы, где добрая половина, бывает, не крестится, и совсем другое, когда ты с батюшкой один на один, что называется… а может быть, один на один с самим Господом?

Старенький батюшка вдруг обернулся и поглядел на меня как на малого своего внука — с лаской и пониманием…

Он словно разрешил мне быть самим собой, и я это с благодарностью понял, все мои проблемы враз отступили, я расслабился и стал вслушиваться в те слова, что произносил священник. Иногда я оборачивался на скрип половиц, но теперь уже с иным чувством. Что же это? Та самая память неодушевленных предметов, о которой говорят нам теперь хитроумные японцы?

Много-много лет подряд в этот день собирались в храм толпы народа, расходились тут по своим привычным, по любимым местам… И вот — никого! Но старые половицы помнят, они тихонько поскрипывают… Или тут совсем другое?

Всего лишь напоминание не то что об одушевленности — о вечно живом высоком Духе… Как он там только что хрипловатым голосом пропел, старенький батюшка?