Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

— Представь!

Указательным я потер большой палец:

— В смысле этого?

Барон презрительно поморщился:

— Да ну!.. Ты за кого меня держишь?..

— А что тогда? — спросил я, так и не дождавшись.

— Что? — переспросил Барон. И сунул пятерню под рубаху. — Мне все кажется, понимаешь, что отсюда у нас что-то уходит и уходит… Помнишь, Хаджекыз тогда нам сказку рассказывал?

Я вспомнил любимую дедушкину сказку:

— Про муравья?

— Нет! Про волка… Про Железного! А я ехал потом и всю дорогу размышлял. Вот он выходит на дорогу…

— Лесная собака!.. Волк?

— Городская собака. Мент… Выходит на дорогу со своей палкой: что ему — жрать нечего, извини? Дети дома от голода пухнут? Нет, брат!.. Он выходит меня ограбить. А почему?.. Да потому что убежден: перед этим я сам уже ограбил наших аульских — три шкуры содрал с них за свою фуру… Или ограблю потом ленинградцев… вологодцев… да мало ли! Понимаешь? Что грабим друг друга! Я — тебя, он — меня!

— Ну, и бросил бы это дело.

— А на какой другой работе не так?.. Или в другом ауле?.. В ауле Шиблокохабль или в ауле Москва ?.. Да где хочешь! И везде одно и то же: открытый грабеж!.. Ты сам как-то показывал мне в книжке, может, помнишь?

— Что я тебе показывал?

— Ну, это: про настоящего черкеса… Что крепкие стены для него — это его шашка.

— А, да! Считалось — так. Раньше.

— Вроде бы жестокий закон, да? Но ведь закон!.. И шашка охраняла чистую душу — несмотря ни на что. Пусть дикую, но в то же время верную. А теперь?.. Каменные стены сложат в два кирпича — как эта подлюка Биболет!.. И за стенами за этими будет скрываться обыкновенный шакал со своей стаей. Падаль в дом будет приносить… трешки эти, пятерки. Если бы он при этом жизнью рисковал или еще что-то, понимаешь?

— Потому-то у тебя и был, говоришь, лучший рейс, что ты до всего до этого…

— Погоди! — остановил меня Барон. — Помнишь, профессор твой говорил, что у Александра Македонского копье было — из кизилового дерева?.. Как у нашего Хаджекыза, ым?.. Палка его. Как у всех наших аульских стариков, понимаешь?

— Нет пока, — признался я.

— Да ведь Александр! — приподнял Барон толстый свой палец. — Македонский… Весь мир был у его ног, как говорится… Что он, не мог бы себе какое-нибудь там золотое копье сообразить?.. Из слоновой кости, предположим… Мог? Мог!.. Но, значит, не хотел. А зачем ему?.. Если есть очень прочное дерево. Как железо. И копья у твоих воинов — из него. Пусть и у меня будет такое!

— Да что с тобой в самом деле? — удивился я. — И правда можно подумать, что все это время ты не за баранкой сидел, а слушал где-нибудь курс лекций…

— А за баранкой, думаешь, нельзя слушать?

— Кого?..

— А всех, с кем до этого разговаривал… Может, невнимательно слушал. Или, может, пропустил что. Не так понял… А потом один едешь: а давай?.. Поповой послушаем: что он там нам пытался внушить?..

— Хорошая у тебя работа!

И Барон вздохнул:

— Ты вот: почему рейс удачный? А, знаешь, почему?.. В прошлую поездку я обломался как раз напротив детского дома. Только из Ленинграда выехал!.. Под ним сразу. В кабинке заночевал, а утречком давай чиниться. Что-то такое мне надо было — открыл фуру и двери бросил: пусть, думаю, протянет ветерком. Хоть мало-мало подсохнет… Там у меня помидоры давленые. Ну, знаешь, сплошная каша. А убрать не успел. Потом, думаю, — стану где-нибудь у речки. Или уже в ауле: дам пацанам десятку… Гляжу: мальчишки из детского дома вышли. Я сперва-то не знал, что это детдом!.. Походили… позаглядывали, потом двое — уже постарше — залезли и давай меньшим передавать… чуть не кожуру, веришь!.. Те стоят, давятся, а тут — я: «Вы что делаете?!..» Эх, как они бросились!.. Отбежали, а потом один и говорит: «Дядечка!.. А неужели вам жалко?..» Жалко?.. Мне?! Мне не жалко — да только от этого и помереть недолго: разве можно эту гниль рубать?.. А один: «Вы не думайте, дядя!.. Мы не помрем — мы привычные!.. Можно?»

Барон вдруг взялся за карманчик на рубахе, где у него торчал край пачки с сигаретами, встал, хлопнул по коробку спичек в брюках… Движения его все убыстрялись — к двери он, что называется, метнулся. Уже закрывал дверь, когда я увидел: прежде спичек Анзор выхватил из кармана мятый платок.

Как это случается, может, именно это подействовало на меня больше, чем сам рассказ…

Рывком обернулся к стенке и почти тут же почувствовал на своем плече легкое прикосновение ладони… Когда она успела, Суанда?

Или все это время она не спускала с меня глаз?

— Может, чем-то могу помочь?

Как скажешь, что больше всего болит у тебя душа… Но тут — кто поможет?

— Уважаемый Хаджекыз! — громко сказал Барон, когда вернулся в дом, почему-то вместе с Олениным— Наш гость завтра уезжает, Хаджекыз, но вот сейчас сказал мне, что так и не услышал сказку о маленьком муравье… Чему он в таком случае будет учить своих студентов, ым?.. В том числе и нашего шиблокохабльского олуха?

Невольно я заметил, как вытянул шею и напрягся Кызар: привык небось за долгие годы, что если — олух, то — непременно он.

— Это совсем коротенькая сказка! — вздохнул дедушка. — Такая же крошечная, как сам муравей… Возьми ее от меня на память!

— Спасибо, Хаджекыз! — растроганно сказал Оленин.

— Маленький муравей тащил по дороге зернышко сарацинского пшена…

— Рисовое? — переспросил Оленин.

— Да, рисовое… Это увидал один знаменитый в то время наездник. Он взял маленького муравья на ладонь и спросил его: «Зачем оно тебе? Зерно. Куда ты его тащишь?..» — «Как? — ответил маленький муравей. — Я собрался в дальнюю дорогу, а это мой гомыле . Рисового зернышка мне хватит на год». — «На год? — переспросил знаменитый наездник. — А ну-ка, мы это проверим!» Открыл свой пустой газырь и стряхнул туда маленького муравья вместе с его рисовым зернышком… Прошло два года!

Последние слова дедушка Хаджекыз произнес так значительно, что Оленин охотно переспросил:

— Не один, а два?

— Не один, а два, да… И знаменитый наездник вдруг вспомнил про маленького муравья. Решил, что он давно умер. И решил свой газырь почистить… Открыл его, тряхнул, а оттуда вывалился на ладонь живой-здоровый маленький муравей! Из всех сил он пытался удержать около себя две четвертушки рисового зернышка… «Ты меня обманул! — строго сказал маленькому муравью знаменитый наездник. — Говорил, что одного зерна тебе хватит только на год. Прошло уже два, а половина зерна еще осталась!.. Как это понимать, ым?..» — «Видишь ли! — тихо отвечал маленький муравей. — Когда ты посадил меня на ладонь и стал спрашивать, я внимательно поглядел на тебя и про себя подумал: этот хвастун наверняка давно уже не заглядывает в свои газыри… Так же забудет и про меня, и мне придется сидеть не один год, а два, а то, может быть, три… И я сразу разделил зернышко на четвертушки. Но ты оказался чуточку серьезней, чем я о тебе подумал! — сказал маленький муравей знаменитому наезднику. — Ты вспомнил обо мне всего лишь через два года — потому-то две четвертушки еще целы… Теперь ты понимаешь, кто кого обманул? — спросил у знаменитого наездника маленький муравей. — И больше не будешь меня испытывать?..»