Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

— Беру на память, беру! — рассмеялся Оленин. — Очень мудрая сказка.

— Это — моя любимая! — с подчеркнутым удовольствием признался дедушка. — И другим она тоже нравится…

— Хорошая, хорошая сказка! — откликнулся Барон. — Тоже взял бы ее на память… Дашь и мне, Хаджекыз?

Дедушка царственно повел ладонью: бери, мол, и ты — бери!

— И ты, копатель курганов, тоже положи ее в свой пустой газырь, эту сказку! — сказал Барон, снова опускаясь со мною рядом.

— Ладно-ладно, ты мне зубы не заговаривай, — сказал я. — Что было дальше?.. С теми ребятишками?

Барон вздохнул и чуть помолчал:

— Если бы одни ребятишки!.. Потом пришли поварихи, понимаешь?.. И они собирали все это в таз… в ведро: «Это — на борщ… Это — на салат». А потом пригласили меня в свою столовую…

— Пошел?

— А почему же не пойти?.. Они от чистого сердца.

— Ясно, что от чистого!

— И я посидел вместе с ребятишками, поел. А потом встал и говорю: «Меня Анзор зовут. Тыхов моя фамилия. Бабушка была Догомукова… Черкес я! Адыгеец. Вы знаете, ребята, какие у нас места! Рай. И какие на моей родине помидоры? Красные-красные. А вкусные!.. Слово даю: слово черкеса!.. Через две недели мы с вами будем тут сидеть, и перед каждым будет лежать на столе — от-такой вот! — помидор…»

— Потому и спешил потом?

— В том и дело. Нет, ты когда-нибудь видел, скажи?.. Чтобы в столовке сидели сто пятьдесят ребят и девчонок… бледных, знаешь, как ростки от картошки-синеглазки… Ты бы поглядел на них!.. И перед каждыми в самом деле — от-такой помидорище… А в дверях кухарки стоят, стоят воспитатели и лица у них… лица…

— Ладно! — сказал я — Иди ты, Большой Черкес, знаешь куда?

— Пойду! — сказал он, торопливо поднимаясь с кровати. — Пойду!

…Нет, не все еще съел в нас Железный Волк!

В краснодарский аэропорт Оленина повез Пацан на своей белой «волге». Сначала, правда, брался за это Барон, уверял, что на фуре оно как-то даже солиднее, но все решили, что на легковой все-таки удобнее…

Может, в дороге они с Олениным разговорились, подумал я, и наконец-то друг друга поняли?.. И Оленину удалось пробить кислый скептицизм Пацана и обратить его, по крайней мере, на время дороги — в свою веру? Как бы то ни было — из Краснодара Калаубат вернулся, что называется, просветленным.

Но задуманное им до этого уже набирало ход, уже неслось, убыстрялось — словно камень с крутой горы…

Вечером, в самый разгар чапща, он вдруг стал обходить группки парней и девчат и всем вполголоса говорить одно и то же: «Не пропустите — смертельный номер!.. За стариком Даутом пришла машина. Сейчас, сейчас!..»

Дедушка Хаджекыз с Урусбием как раз отлучились, Даут сидел между Умным Человеком и Чемалем Чатоковым…

В это время открылась дверь, вошел молодой сержант милиции, по-адыгейски сказал:

— Я приехал, Даут!

Старший Юсуфоков настолько внимательно слушал Умного Человека, что сперва ничего не понял.

— Ты приехал? — переспросил удивленно— И что теперь, ым?

— Ты все спрашивал про машину, Даут! — громко подсказал Пацан. — Вот она и пришла за тобой!

Старик вдруг резко поднялся, изменившимся голосом спросил:

— Где она?!

— Вон, можешь глянуть! — кивнул Пацан в сторону окна. — Ждет у ворот!

В распахнутое окно мне тоже было видать стоявшую под самым фонарем большую машину: черный «воронок», который хорошо знал весь район — на нем отвозили в вытрезвитель алкоголиков…

Но что случилось со стариком Юсуфоковым?!

Он буквально прилип спиною к стене и в окно осторожно и медленно глянул через свое плечо: так обычно глядят во всех этих детективных кинофильмах, когда ждут в окно выстрела, а то и автоматной очереди…

— Такая машина тебя устроит, Даут? — заботливо спросил Пацан.

Вжимаясь спиною в стенку, старик торопливо заскользил от окна, дошел так до угла, а оттуда бросился вдоль другой стенки к подоконнику, обеими руками толкнул створки.

Створки у нас там обычно не открывались, были закрашены, но он вдруг ударил с такой силой, что послышался треск замазки.

— Даут?! — удивился Пацан.

— Я только соберусь! — дрожащим голосом заговорил старик. — Мне только вещи взять, только вещи!

С подоконника он чуть было не упал, и стоявший ближе всех молоденький сержант бросился к нему на помощь, но это словно придало Юсуфокову сил. Старик вывалился в окно, привстал там, шарахнулся по грядкам с фасолью, потом затрещали бодылки кукурузы — он буквально ломился через наш огород.

— Калаубат? Ты можешь объяснить?! — громко потребовал Чатоков.

Пацан поднес палец к виску:

— Наверное, совсем уже!.. Не понимает шуток!

— Разве можно шутить с таким достойным человеком? — осудил и Рамазан Куков. — Не слишком ли много ты позволяешь себе, сын Мазаовых?

— Да ведь на то и чапщ! — оправдывался Пацан.

— При чем тут чапщ, ей! — наседал Рамазан. — Ты что-то сказал ему?

— Да все слышали, что я сказал!.. Он все машину ожидал… подтверди, Сэт! Сколько мы себя пацанами помним, все за машиной нас посылал…

— Нашел с кем связываться! — укорил наш Однокашник, Кызар. — Что тебе, Пацан, пошутить больше не с кем?

— Я могу ехать, Калаубат Исхакович? — вежливо спросил молоденький сержант.

Издалека послышался женский крик, и все в комнате сначала притихли. Но крик вдруг резко усилился, и Тагангаш первая сказала:

— Это Нура кричит!.. Жена Урусбия.

Крик раздался вновь, такой безысходный, что все вокруг заторопились на улицу. В комнате я остался совсем один, и мне вдруг сделалось не по себе, когда Нура заголосила опять.

В раскрытом окне показалась голова Однокашника.

— Кыза-ар!.. Что там в самом деле? Там тебе слышней…

— Кто-то, говорит, руки на себя наложил.

— Руки на себя?!

— Ну, да.

— Да кто, кто?!

— Стоп! — он зачем-то приподнялся на цыпочках, мне было видно — тянет шею. — Даут — он младший у Юсуфоковых?.. Ну, значит, он!

— Даут?! Как это — он?

— Она так кричит: твой младший брат убил себя, мой несчастный муж!

— Да ты ведь только видел его… как бы он успел?!

Но Даут Юсуфоков и в самом деле успел.

— Темное дело! — говорил мне дедушка Хаджекыз поздно ночью, когда все уже разошлись.

Конечно же, это было не по правилам, но Хаджекыз решил, что побудет со мной один.

Не везло нам с чапщем: не успел пройти траур в нашем доме, как черные дни наступили у Юсуфоковых. Асхад и Эдик предлагали перенести в комнату, где я лежал, дедушкину кровать, но он решил, что ему хватит и раскладушки.

Раскладушка, накрытая серым байковым одеялом с откинутым возле подушки белым треугольничком простыни, стояла у стены, ждала дедушку, но он все сидел около меня на стуле. Прямой, как всегда, неторопливый, а сегодня вновь — задумчиво-строгий.

— Темное дело, ты понимаешь, Сэт? — спрашивал он с той печалью, которая окрашивает обычно торжественность. — Кто мог в самом деле ожидать, что он все это помнит?.. Что он все ждет и ждет этой машины… Когда приехал врач и Даута уже увезли в больницу, мы сидели с Урусбием и все думали и думали: что это с ним было? Болезнь?.. Страх? Ни то и ни другое, Сэт… понимаешь?.. Конечно, он боялся!.. Но больше всего боялся, что не выполнит своего слова. Что не успеет!.. Руки на себя наложить… Он ведь не только за брата заступился, за Урусбия — заступался за многих… И однажды большой начальник позвонил ему среди ночи и сказал: «Ты нам надоел!.. Хватит — собирай вещи!.. Помнишь, я показывал тебе ордер на твой арест?.. Так вот, я отдаю его конвойным и посылаю машину…» Пауки в банке, ыйт!.. Змеи в змеятнике… Как он с ними работал, Даут? Как жил?!.. И тогда Даут сказал большому начальнику: «Хорошо! Пусть машина едет! Надо же будет потом кому-то забрать мой труп…» — «При чем тут труп? — спросил начальник. — Ты нам живой нужен!» — «Нет! — сказал Даут. — Тлепш!.. Живого ты меня не увидишь. Как только машина станет под окнами, я нажму на курок…»