Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

— Хачемук?!

— «И наш аульский Урусбий Карауков, который всегда молчит… Разве он не больше нас с тобой адыгеец, ым?..»

— Осман! — почти закричал я. — Вы хотите сказать, Осман… что оба они… Арамбий Хачемуков и Карауков Урусбий… оба?

Но старика словно прорвало — не слышал меня:

— Даут говорит: «Этот кладовщик двух маток сосет… Ему хорошо: в Майкопе — он свой, и в Ленинграде он — свой, там кровь давно уже связала его…»

— Да откуда это знал Даут? — почти на крике спросил я.

— Как — откуда? — опешил старик. — Ты спросил меня о знаке, который мог подать мне Аллах. Разве мы не об этом говорим?.. А Даут помог мне освободиться — послал какие-то бумаги куда надо, меня перевели сначала в Краснодар, и он стал вызывать меня и допрашивать снова… Сколько мы с ним проговорили, ей. А потом это его несчастье, когда они хотели съесть его, начальники Даута. Но он все знал, все понимал — разве это не знак?.. И разве этого мало, ым?..

— И все-таки, Осман, — попросил я. — Ответьте мне на несколько вопросов. Об этих ребятах. Выходит, Арамбий Хачемук…

Старик посмотрел на меня очень внимательно, и я вдруг ощутил знакомый запах горящего кизяка… Не мог же он зажечь кизяк — я бы видел!.. Или это припомнилось мне странное мое посещение дома Челестэновых?.. Старик на намазлыке, его молчаливые поклоны и слова потом, обращенные ко мне… Были они? Не были?..

Почему же словно слышу их и теперь: «Ты думаешь, загадка кузнецов — в кургане и ты копаешь курган. А эта загадка высоко над ним… Или далеко от него. А, может быть, загадка кургана — в старом Османе?.. А загадка старого Османа — в других людях, которые далеко, а все загадки, все тайны вместе высоко над нами?..»

Мне хочется его о многом спросить, но в горле у меня снова застревает комок овечьей шерсти. Недаром в старые времена так затыкали рот ночным пленникам… Но чей я пленник?.. В доме отца. В доме дедушки. В своем доме?

— Я сказал тебе ровно столько, сколько тебе надо знать! — проговорил старик как будто бы с лаской в голосе, но вместе с тем с твердостью, которая исключала вопросы… Может, это и лучше? Потому что мне трудно о чем бы то ни было спросить его — в горле у меня, и точно, овечья шерсть…

— Посмотри на луну за окном… Ты видишь, какая она полная?

Ответить я не могу, лучше кивну…

— Вот и хорошо, смотри на нее, внимательно смотри!

И снова я послушно киваю.

— Эти русские доктора напридумывали много такого, что человеку вовсе и не нужно, — говорит Осман. — Понимаешь?.. А черкесам было достаточно знать, какого червяка посадить на рану, чтобы он хорошенько протер и загладил все своим брюшком. Потому у черкесов было много хромых, но не было, как у русских, безногих — наши ноги не резали.

Я дергаюсь у него под рукою, и старик говорит:

— Ты-то что?.. Ты-то будешь скакать… Смотри внимательно на луну, видишь, какая полная?.. Сейчас немножко поболит, ей…

Кольнуло голову, жаром опалило грудь… Может, хорошо, что во рту у меня — овечья шерсть, иначе я закричал бы, как бы я закричал!

Тишину вдруг нарушил надтреснутый голос дедушки Хаджекыза. Он пел:

Потому он и появился, бесстрашный наездник?

То ли я лежу на полянке посреди леса, то ли он едет по комнате.

Он очень большой, бесстрашный всадник, но еще больше комната… Или это степь?.. Бескрайняя степь, на которой виднеется вдалеке одинокий дуб — черкес.

Может быть, это — наш «Исламий» — дуб Исламия?.. А едет сам Исламий, он жив, он ведь никогда не умрет — такие, как он, не умирают…

напряженно дрожит голос дедушки.

— Ему уже не больно, Хаджекыз! — громко говорит Осман, который никак не хочет отпустить мою ногу.

— Я хочу, чтобы он запомнил нашу песню, Осман! — говорит дедушка.

— Давно я не слышал этой песни, Хаджекыз!

— Я рад, что ты ее вспомнил, Осман!

Как будто и в самом деле заново учатся выговаривать имена друг друга. А голос дедушки становится громче:

— Хорошая песня, Хаджекыз!

— Спасибо, что ты пришел посмотреть нашего парня, Осман!

А бесстрашный наездник все едет и едет. То метелки проса прошелестят по его ноговицам, то конь заденет копытом мягкую сурочью нору, то выпорхнет из-под него, ударит крыльями перепелка… Какая большая наша комната!

— Он нашел в кургане два русских креста, а крест был тогда знаком верности…

— Так, Осман, так!

— Потом знаком верности стал у нас полумесяц…

— Так, Осман, так!

— На нашем родовом гербе их два… Они как два воина, которых нельзя победить, потому что они стали спиной друг к другу…

— Челестэны? — негромко спросил Хаджекыз.

— И Мазлоковы, да…

— Ты сам скажешь парню?

— Это откроет ему Удачливый Всадник, Хаджекыз!

Вот кто это едет по степи, по чистому полю, подъезжает к ближнему лесу…

Пшахабский лес!

За Удачливым Всадником должны ехать наши кузнецы: Мазлоков и Челестэнов. Челестэн и Мазлок.

Всматриваюсь в знойное марево погожего дня, но всадников не видать: жужжат пчелы, ползают по яблокам, на красных боках которых осы выели дырки…

— А ты знаешь, что я вовсе не Кацу? — слышится такой знакомый мне голос.

— Ты не Кацу, — шепчу я. — Я не Сэт, а в банке это — не светлячки…

— Спасибо, что ты пришел ко мне поиграть… Но только и правда я не Кацу! Почему-то я это чувствую, и мне снится чуть на каждый день, что я совсем-совсем другая девушка, а никакая не Кацу!

— Как про это может сниться, что ты говоришь! Почему же мне никогда не снится…

— Потому что ты и есть ты…

— А ты не Кацу?

— А я не Кацу, нет…

Как же ее звали на самом деле, как звали — надо будет спросить об этом несчастного Османа… Почему же несчастный , ей!.. Или спросить у Удачливого Всадника, для которого нет на свете секретов…

Уже давно вечер, уже наступила ночь, а он все едет и едет, а мы все ждем его, мы все ждем…

— Теперь он спит, все! — говорит обо мне старик Осман, который перестал наконец крошить на моей ноге гипс.

Но я не сплю, нет. Разве можно в такую ночь спать?..

Усталые и голодные, в намокших бурках, от которых поднимается парком кисловатый дух овечьей шерсти, мы сидим вокруг небольшого костра, дающего больше размышление о тепле и память о нем, чем само тепло… Языки пламени освещают корявые и черные мокрые деревья, а вокруг темь — хоть глаз коли, темь веков, тишина тысячелетий — только пофыркивают наши нерасседланные кони… Не прирастут ли к их спинам наши седла с бархатными подушками, ей!.. Почти месяц не снимали с них сбруи и не треножили… За кем гнались мы? Кого мы догоняли?!..