Елена Королевская - Две капли голубой крови!

Я понимаю, что мама была молода, ей хотелось общаться и отдыхать, заводить новые знакомства и встретить новую любовь, да и просто жить, но для нас, детей, это имело не самые хорошие последствия.

Из семейных праздников я помню только одну нашу поездку в парк аттракционов, где мы провели весь день. С нами ездила моя крестная и ее сын, и она подарила мне красные босоножки. Больше я почему-то не помню ни одного подарка и дня рождения, таких праздников, чтобы с друзьями или семейными посиделками. Как в садике вокруг меня водили хоровод — помню, а еще помню, что происходило все не в день рождения, а осенью, когда поздравляли всех летних детей, так как летом я находилась в детском «санатории». Уже совсем во взрослом возрасте, около тринадцати-четырнадцати лет, мы стали сами покупать себе на день рождения торт.

Новый год мы тоже не праздновали. Мама очень рано объяснила нам отсутствие Деда Мороза… и в новогоднюю ночь укладывала нас спать. Ни подарков под елкой, ничего. Сама она при этом могла уехать в гости. Опять же лет в тринадцать, я помню, как к нам в гости зашла с поздравлениями моя подружка из соседнего подъезда, а мы спим. Её удивлению не было предела.

А я повторяла мамины слова:

— Да какой это праздник… обжираловка, и все.

А самой так хотелось этого праздника и этой «обжираловки»!

Мою маму, по ее собственному мнению, постоянно недооценивали на всех ее работах. Она никогда не была такая, как все. Она открыто высказывалась против советского режима, отказывалась выходить на субботники и задерживаться на собраниях, так как она одна растила двух дочерей, двух тяжелобольных дочерей. И за демонстративность этих действий ее лишали премий.

— Ничего, девчонки! Вон как тяжело было мне с вами одной, когда вы совсем маленькие были. На одно пособие жили, тридцать рублей на троих. Я вас покормлю, а сама пустой чай с куском хлеба гоняю. У меня дистрофия началась. Сорок два килограмма при моем-то росте и в двадцать четыре года. И ничего, выжили! И сейчас выживем. Семьдесят рублей — это не тридцать, — гордо говорила она нам.

Мы жалели маму и соглашались с ней, и вместо того, чтобы ходить в платную музыкальную школу в своем районе, мы ездили в бесплатную по полтора часа в каждую сторону.

Так как денег не хватало, то пока мы жили в трехкомнатной квартире, мама пускала в квартиру жильцов. И у нас постоянно проживали чужие люди, в том числе и мужчины, с которыми мы зачастую оставались одни. Но мама говорила, что деньги нужны, и мы боялись, но терпели… или подольше гуляя на улице, или потише сидя в комнате.

А вот странно, почему на субботники мама не могла пойти, а пустить в дом посторонних людей могла? Противопоставление себя всем и вся, даже в ущерб себе, своим детям, жирной чертой идет через всю мамину жизнь.

Свою трудовую книжку мама называла «Война и мир», столько там накопилось записей.

До моего поступления в школу мама работала на заводе, ехать туда следовало к восьми утра. Школьный сторож открывал школу только в половине восьмого утра, а маме ехать до работы около часа. Поэтому по утрам мы сначала отводили сестру в садик, там имелась круглосуточная группа, а потом к семи меня приводили к школе. И я сидела на ступеньках полчаса в любую погоду, ожидая, когда откроют школу. После школы я оставалась в группе продленного дня до половины пятого, а потом я шла в садик — забирать сестру. И мы ждали маму.

Ко второму классу, мама устроилась в торговлю. График удобный, и рядом с домом. Она работала по двенадцать часов, день через два. Первый день после работы она отсыпалась, а второй делала домашние дела. Зарплата не большая, но:

— Лучше я потрачу это время на вас, девчонки, чем на дядю, — говорила нам мама.

Но мамино свободное время, «потраченное» на нас, зимой уходило на мамины лыжные прогулки, а летом — на походы мамы на пляж, хотим мы того или нет. Она не старалась жить нашими детскими потребностями и интересами, это мы жили ее взрослой жизнью. Рассказывая кому-либо о своей нелегкой судьбе, мама в первую очередь отмечала, что она «пахала» без отдыха и продыху по двенадцать часов в день, и только для того, чтобы иметь возможность прокормить и вылечить нас. При этом упомянуть о том, что эта работа день через два, мама забывала.

А когда мне исполнилось девятнадцать, я начала свою постоянную трудовую деятельность, и стала наполнять продуктами общий холодильник и так далее, мама работала, сменяя работодателей, по два-три месяца у каждого с такими же по времени перерывами на поиски нового места работы. Везде находились какие-то причины для увольнения, везде встречались «козлы».

Было время, когда она устроилась в Дом малютки. Как жалобно она рассказывала нам о младенцах, которые не плачут, когда им меняют памперсы, а лежат по стойке «смирно». О том, что их не выводят на прогулки из-за отсутствия верхней одежды, так как, по ее словам, заведующая продала пальто, закупленные для детей. И при этом приносила в дом куски мыла, туалетной бумаги, детский шампунь, несъеденные завтраки. Мы стыдили ее.

Она говорила в свое оправдание:

— Все равно же остается.

Мы отказывались этим пользоваться. И, проработав там с полгода, мама снова уволилась из-за «непереносимости несправедливостей», которые там творились.

Пару месяцев поработала она в столовой при каком-то театре. Как обычно, в первый месяц у нее был восторг, а потом она стала говорить, что ей стыдно смотреть в глаза людям, такую жидкую похлебку они там варят, и уволилась.

Потом месяц-два работы в одном магазине, в другом, на рынке, на корабле… Эти метания еще продолжались в период примерно с сорока шести до ее пятидесяти трех лет, а потом… нигде. Я не осуждаю маму, просто констатирую факт. Я прекрасно понимаю, как тяжело женщине одной растить двух детей, да еще в то нелегкое время.

Мама всегда подчеркивала, что не любит домашние дела, и делает их только потому, что у нее дети. То есть исключительно для нас. В доме у нас всегда был бардак под названием «художественный беспорядок» и тараканы.

Готовить мама умела всего несколько блюд. Попробую их перечислить: щи, куриный бульон, запеченную курицу, макароны, пюре, яичница, омлет и каши, да, пожалуй, и все. Остальное — это полуфабрикаты, а именно: сосиски, готовые котлеты, овсянка, залитая молоком, бутерброды, сезонные овощи и фрукты. Этим наш детский рацион исчерпывался.

Вкусности покупались редко. Правда делились на три ровные части. И когда я съедала свою и задавала маме явный вопрос о том, когда же и она съест свое, надо отдать маме должное, она всегда отдавала мне свою часть, предварительно отложив из нее половину для сестры.