Елена Королевская - Две капли голубой крови!

Первый совместный прогул мы весь урок простояли, прячась на унитазах в женском туалете. Это был настоящий адреналин. Когда кто-то входил или заглядывал, мы вжимались в холодную кафельную стену. Зачем? Не знаю. Но после этого нас уже было не остановить.

Мы прогуливали, сидя в кино. Мы прогуливали дома, разводя в трехлитровой банке из-под варенья сахар с водой, надеясь получить домашнее вино и пряча банку в фортепиано. Мы прогуливали на овощном рынке, пробуя все подряд и объедаясь черемшой. По возвращении домой от нас несло за километр. Но моя мама упорно верила, что я хожу в школу, а подруге почему-то сильно доставалось от родителей.

Я могла не ходить в школу неделями. С утра я спокойно выходила из дома без школьной формы, а в то время она была обязательной, но мама только иногда интересовалась, почему я без оной. Я спокойно отвечала, что сегодня дежурю на дверях, а на дверях можно без школьной формы. Мама отвечала что-то вроде того, что «жизнь моя и мне решать» … и я решала. Не прогуливала я только музыкальные занятия, даже по субботам. Я могла часами музицировать, доводя соседей до нервного срыва. Мама гордилась моими успехами. Ну а школа? Что школа? Оценки-то я умудрялась получать приличные. Вот сестра никогда не училась на отлично, и от нее, видимо, в силу ее обаяния, этого и не требовалось.

Другой вариант непонятного мне маминого доверия связан с жившей в центре города бабушкой моей лучшей подруги. Иногда я отпрашивалась у мамы поехать к этой бабушке вместе с подружкой. Мама не горела желанием познакомиться ни с родителями моей лучшей подруги, ни с ее бабушкой и не знала, где и как она живет, ее это не интересовало. Договоренность с мамой у меня была гулять до половины десятого вечера.

Конечно, мы с подружкой шли гулять в центральный парк или еще куда-то в центр, и задерживались там до полуночи, а бывало и больше. Как же мы выкручивались? Мою подругу прикрывала ее бабушка, говоря маме подруги, что та давно спит. А меня? Меня и прикрывать не нужно. Моя мама никогда не звонила. В полдесятого вечера я звонила ей сама из телефонной будки и говорила, что иду спать. Этого было достаточно. Мама мне доверяла ведь я в восьмом классе, мне четырнадцать лет.

Мне завидовали все друзья-знакомые. Такой классной мамы ни у кого не было. Мне курить возбранялось, да я и не хотела. А вот с моими подружками мама могла выйти на балкон и за сигареткой поговорить по душам. Я спокойно могла оставить в кармане пачку и сказать, что это, например, сигареты моей подружки. Мама всегда верила.

Такое доверие мама оказывала не только мне, но и сестре. В пятнадцать лет сестра с подружкой, две несовершеннолетние девчонки, одни были отпущены мамой на юг. Я возражала категорически, но мама мне сказала примерно так, что по ее мнению, если сестра хочет сотворить что-то нехорошее, то она и у нее под носом это сотворит, и смысла ее не пускать она не видит. Я этого не понимала, я очень переживала, как сестра поедет в плацкартном вагоне без взрослых. Но мама доверяла своим дочерям. А на тот момент сестра меня уже не слушала так как раньше.

Мама очень лояльно относилась к тому, что в дошкольном возрасте я брала поносить ее вещи. Я любила в них наряжаться. Например, мне очень нравилась мамина голубая кофта с рисунком в мелкий цветочек на бретельках. Она состояла из продольных полосок, сжатых резиночками, а внизу с оборкой, ну очень красивая кофта. Мне она была как сарафан. Я надевала ее и еще туфли на каблуках, красила губы, и такая нарядная шла гулять. Я помню смех бабушек у подъезда и их вопросы ко мне, но меня это не смущало. Вернувшись с прогулки, я вешала одежду обратно в шкаф, как было, но мама каким-то не понятным для меня образом всегда замечала, что я ее брала, но не ругала меня сильно, а только журила. Ругала она меня только за туфли. Она переживала, чтобы я не сломала каблуки. Так как был один случай, что мама куда-то собралась, одела туфли, а каблук шатается. Мне тогда хорошо досталось за срыв вечера.

Мы всегда знали, где и сколько лежит в доме денег, где хранятся единичные мамины украшения. Мама говорила, что ей нечего скрывать от собственных детей.

Вещизмом мама не страдала никогда, потерю или поломку вещей она переносила более-менее спокойно. У нас в доме все было максимально просто, хотя с годами я склонна относить эту простоту на отсутствие достаточных средств. Об этом есть две показательные истории. Первая — это когда, будучи еще в детском садике, я решила поменяться с подружкой на чудесную брошь. Брошь блестела стеклянными камушками. Обменяла я ее на мамино единственное драгоценное кольцо с большим натуральным рубином. Кольцо лежало, что называется, в открытом доступе, мне никогда не объясняли его ценность, и я, пятилетний ребенок, естественно, не могла эту ценность понимать. Мама, конечно, вместе со мной ходила в сад разговаривать с воспитателями, директором, домой к этой девочке. Я подвергалась опросам, с выяснением всех возможных деталей, и плакала. Я очень жалела маму, но кольцо вернуть не удалось. Мама провела со мной не одну разъяснительную беседу, выговаривая мне, как я ее подвела, не оправдав высокое доверие.

— Что ж мне все от вас прятать? — строго спрашивала она.

Теперь мама рассказывала мне сколько стоит это кольцо, сколько ей нужно работать, чтобы его купить и прочее, и прочее. Но не била… и всячески это подчеркивала. Она вообще любила в красках рассказывать, как нам повезло, что она не поступает с нами так-то и так-то, пугая статьями из газет об издевательствах над детьми или своими воспоминаниями о собственной маме. В финале, вымотав меня до психологического изнеможения, она сделала благородный вывод: «Это всего лишь вещь». Я до сих пор не могу понять, почему она не убирала кольцо туда, откуда его просто нельзя достать, и при чем здесь доверие? Но чувство вины у меня осталось.

Вторая история случилась, когда я, желая сделать маме подарок, вырезала цветочек. из коврового чешского покрывала для дивана, купленного мамой по большому блату. Мама пришла с работы, и я ей его вручила со словами:

— Сюрприз!

Мама перевернула покрывало вырезанным цветком к стене и ограничилась беседой со мной, в которой рассказала мне, как детям отбивают руки палками за гораздо меньшие провинности, а со мной она только беседует. За что я ей искренне благодарна, руки-то не отбила.

Эта история рассказывалась мне неоднократно, как пример ее любви к собственным детям и гордости за собственную сдержанность. Опять-таки я должна была это ценить, вслух говоря маме, как я ей признательна.

Когда мы стали постарше, эта мамина черта нам с сестрой уже была на руку. Мы, узнав, например, что в магазине «выкинули» импортные вещи и, не имея возможности позвонить (мобильной связи тогда не было) маме, а иногда, делая вид, что не дозвонились, пару раз брали деньги из «кубышки» по своему усмотрению. Мы ехали в магазин и покупали нужную нам одежду на свой вкус. Мама нам выговаривала за своевольство, но старалась реагировать спокойно.