Миа Канкимяки - Женщины, о которых думаю ночами

Возвращаюсь из магазина и сталкиваюсь со Стефано. Тот пришел из университета, но не открывает тут же ноутбук, не уходит в телефон с головой, как поступил бы любой другой молодой человек образца 2014 года, а ставит пластинку «Пинк Флойд» и усаживается на диван со своим Данте. Я на кухне ем «Цезарь», из колонок раздается вступление к « Wish you were here », самое красивое и длинное вступление в мире, а затем « Remember when you were young, you shone like the sun… Shine on you crazy diamond… ». Как будто съела «мадленку Пруста». Ныряю в пропасть времени и ощущаю тот момент, когда все казалось возможным. Рассказываю Стефано дрожащим голосом историю себя шестнадцатилетней, но он только смеется. Возвращаюсь на кухню к своему «Цезарю» и печенью «Мадлен», экстатически улыбаясь.

Меня предупреждали, что во Флоренции в ноябре идет дождь, и очень скоро я смогла в этом убедиться. Дождь лил не переставая. Однако я с упорством крепкого орешка ответственно обхожу церкви, монастыри, музеи и палаццо до сбитых ног. Хожу на экскурсии и думаю, насколько проще было бы пройти по жизни в сопровождении экскурсовода. Спасибо!

Вообще, собираясь во Флоренцию, я думала поклониться шедеврам эпохи Возрождения, роскоши города, красоте фресок и красавицам с красивых картин, но вскоре заметила, что флорентийская архитектура, если оценивать ее архитектурным мерилом, оказывается на удивление суровой. Здесь нет дивных, неистовых украшений; фасады строги, скупы, похожи на форпосты – закрытые и немного пугающие средневековые палаццо (в них я все равно влюбляюсь. Уходящие ввысь сторожевые башни как будто готовы к тому, чтобы осыпать непрошеных гостей стрелами или лить на них горящую смолу. Здесь нет ни намека на игривость, веселость или слащавость – архитектура не слишком добродушна. В лучшем случае фасады церквей облицованы мрамором разных видов (белый каррарский, розовый из Мареммы, зеленый из Прато), но очень часто безо всякого декора. На фоне окружающих зданий собор Санта-Мария-дель-Фьоре, конечно, впечатляет, но и в нем есть что-то в хорошем смысле примитивное, почти животное: в темноте вечера он напоминает мне одиноко стоящего Тоторо [37] Персонаж полнометражного аниме режиссера-аниматора Хаяо Миядзаки. .

Красивых фресок и картин здесь предостаточно – то и дело перехватывает дух. Впитываю в себя фотографическую точность, яркие или выцветшие образы, скрытые смыслы фресок. Узнаю, что они присущи именно Флоренции (требуется вполне конкретный климат), что техника сложна – справляются только мастера; что лики мадонн списаны с современниц, даже с проституток; что если образ с краю смотрит прямо вперед, то это скорей всего сам художник. Фрески церкви Святой Троицы мне нравятся больше всего, и, проходя мимо, не могу не зайти внутрь. Застреваю в капелле Сассетти. В 1480-х годах Франческо Сассетти нарисовал всю свою семью в одеждах праведников и в сценах, подчеркивающих богатство и высокое положение, по меркам конца XV века. В эпоху Возрождения частные усыпальницы, переданные в дар сановными персонами, являлись существенным источником обогащения для церквей. Ситуация мало изменилась сегодня: если хочешь, чтобы освещение перед фреской зажглось, в металлическую шкатулку на стене капеллы следует бросить монетку; свет гаснет именно в тот момент, когда вот-вот приходит осознание смысла фрески.

Чем больше смотришь на фрески, чем дольше изучаешь их историю, тем больше они увлекают и затягивают. Создается ощущение, будто, рассматривая достаточно долго произведения, их запоминаешь наизусть до каждого миллиметра, впитываешь в себя нечто исключительно ценное. Кажется, словно смотришь сквозь завесу – и вот-вот тебе откроется глубинный смысл жизни. Чувствуешь себя как толкователь снов, во все проникший, но потерявший нить, как только проснулся.

Или это чувство и есть результат животворящей силы подлинной гармонии? Может, и тот, кто созерцает ее, ощущает на себе ее воздействие?

Галерея Уффици – объект моего паломничества. Это старейший в мире художественный музей, где сосредоточены шедевры эпохи Возрождения. В XIV веке Флоренция вознеслась выше всех городов Европы. Ею управляли гильдии торговцев шерстью и шелком, банкиров, судей и аптекарей, а в искусстве о себе заявили Джотто, Данте и Боккаччо. В следующем столетии начался продлившийся триста лет период владычества рода Медичи, в заслугу которым можно поставить Ренессанс. Представители рода были банкирами до мозга костей, они выстраивали свою репутацию, финансируя возведение церквей и капелл, заказывая художникам многочисленные произведения на религиозные темы. Тем самым Медичи выкупили себе место в раю, а заодно – породили искусство эпохи Возрождения. На протяжении XV–XVI веков их покровительством пользовалась элита мира искусства от Мазаччо до Фра Анджелико, от Брунеллески до Донателло, от Леонардо да Винчи до Боттичелли и Рафаэля.

В период Кватроченто [38] Кватроченто (итал. quattrocento , «четыреста», сокращенно от mille quattrocento – «тысяча четыреста») – общепринятое обозначение эпохи итальянского искусства XV века, соотносимой с периодом Раннего Возрождения. одним из наиболее почитаемых людей во Флоренции был Лоренцо Медичи – полный харизмы правитель, покровитель искусств и поэт. В результате его преобразований город расцвел. Лоренцо устраивал блестящие праздники, охоту, турниры, увлекался философией и организовал у себя в саду школу скульптуры, в которой обучался юный Микеланджело. Сливки общества изучали античные образцы и читали Платона. Из мастерских художников выходили картины, мраморные скульптуры, архитектурные проекты и эскизы фресок. В будущем все это воплотит самое лучшее из того, что когда-либо создавал человек в искусстве. На высоких металлических шестах, закрепленных на стенах палаццо, не просто развевались флаги, но можно было лицезреть диковинных птиц, кошек и обезьян в клетках. В 1490 году в саду Лоренцо жили золотые сицилийские фазаны, газели из Туниса, попугаи и жираф, дарованный султаном.

Жизнь в те годы не была сплошной идиллией. Каким бы могущественным ни был Лоренцо, но и он не мог ничего поделать с ноябрьской непогодой, когда Флоренция погружалась в холод, грязь и зловоние. Нередко свирепствовали и эпидемии. Темными влажными ночами единственным источником света были факелы на стенах домов-форпостов. Художники той эпохи трудились в промозглых и темных церквях в крайне неудобных условиях, постоянно рискуя заболеть туберкулезом. Улицы утопали в грязи, особенно после дождей, площади были покрыты жижей, так что женщинам приходилось надевать на ноги башмаки на толстой подошве. Канализации не было, отчего смрад стоял невероятный. Он еще больше усиливался оттого, что ремесленники разных цехов селились в разных районах, где помимо человеческих испражнений пахли отходы из мастерских красильщиков, дубильщиков, мясников, свечников, заводчиков шелкопряда. В те времена на Понте-Веккьо еще не было ювелирных лавок, как нынче. Там «благоухали» рыбные лавки и мастерские по выделке кож. Внутренность зданий тоже была далека от идиллии. Когда в ноябре становилось холодно, на стены палаццо изнутри навешивали покрывала из беличьих шкурок. Если в окнах не было стекол, их затягивали льняными тканями, пропитанными маслом или воском. И если уж говорить об ароматах Флоренции, стоит вспомнить, что тогдашние аристократы в своих промозглых дворцах совсем не умывались. Водой не мылись никогда, потому что считали, что через воду передаются болезни – в том числе самая страшная, чума. Считалось еще, что прикосновения к телу приводят к нечистым помыслам. Да и вообще: умываться запрещалось, так как это «могло ухудшить зрение и вызвать зубную боль»… Красивые одежды никогда не стирались – в лучшем случае их чистили и проветривали. Аристократии полагалось пользоваться благовониями. Мешочки с ароматическими веществами подвешивались под одеждой. На улице было принято закрывать рот пропитанной духами перчаткой – так заодно защищались от эпидемий.