Денис Коваленко - Татуированные макароны

Может быть, крикнут против меня и скажут, что я человек болезненный, истерический, клевещу чудовищно, брежу, преувеличиваю. Пусть, пусть, — и Боже, как бы я был рад тому первый! О, не верьте мне, считайте меня за больного, но все-таки запомните слова мои: ведь если только хоть десятая, хоть двадцатая доля в словах моих правда, то и ведь и тогда ужасно! Посмотрите, господа, посмотрите, как у нас застреливаются молодые люди: о, без малейших гамлетовских вопросов о том: «Что будет там?..»

На обыкновенной кухоньке обыкновенного хрущевского дома сидели четверо подростков, играли в карты. Деньги, выделенные им мамами на карманные расходы, закончились, а настоящий азарт только наступил. Бросать игру не хотелось, и все (каждый уверенный в своих силах), не сговариваясь, решили продолжить игру на запись, с дальнейшей отдачей в течение трех дней.

Игроки были ровесниками, более того — одноклассниками. Учась вместе уже девять лет, они были уверены в том, что знают друг друга, и никто не сомневался, что именно он выиграет, потому что иначе и быть не может: обмана нет никакого, а раз нет обмана, то и выиграть должен тот, кто умнее и кому больше везет.

Кухонька была небольшая. Поставив раскладной обеденный столик по центру, игроки сели друг против друга. Спиной к окну сел маленький, толстый, лопоухий Дима Абрамов, Абрамчик, как все его звали. Когда решили играть без денег, на запись, маленькие глазки его заблестели и пальчики затряслись. Из всех четверых это был самый хитрый и самый удачливый подросток. Жили они вдвоем с матерью, женщиной предприимчивой и безумно любящей своего сыночка. Цель у нее была одна: Димуля должен быть лучше всех одет, и чтобы ему все во всем завидовали. В хозяйстве ее находились два вино-водочных магазина, деньги водились всегда, так что будущее сына рисовалось ей только в прекрасно-замечательных тонах. К совершеннолетию сына ждала отдельная трехкомнатная квартира, автомобиль и уже упомянутые магазины. Так что Абрамчик, в глазах остальных троих игроков, являлся первой кандидатурой на проигрыш.

Напротив Абрамчика сидел Муся (Рома Юдин). Если с Абрамчиком все ясно — фамилия Абрамов, потому и Абрамчик, Мусю прозвали Мусей за его слащавую улыбку и не менее слащавые глазки. Так и казалось, вот сейчас почеши его за ушком, и он замурлычет. Мама его работала в библиотеке, папа — в ЖЭКе слесарем. У Муси никогда не было таких больших денег, как у Абрамчика. Но большая игра возбудила и его, глазки его заблестели, губы еще более растянулись в улыбке, но это было единственным, что выдало его волнение.

У стены, по левую руку от Абрамчика и по правую от Муси, сидел Максим Быков. Очень крупный, грузный подросток, полностью оправдывающий свою фамилию, но, несмотря на это, его звали просто Макс. Еще в первом классе он крепко врезал одному из мальчишек, рискнувшему назвать его Быком. Больше желающих получить в морду не оказалось.

Четвертого подростка, на чьей кухне все, собственно и сидели, звали Ваня Мамкин. Его так и звали: или Ваня, или Мамкин. Ни большой силой, ни деньгами, ни хитростью он не обладал. Но из всех четверых он был самым азартным и самым увлекающимся игроком.

Привычно поправив и так хорошо сидевшие очки, Ваня взял в руки карты и, не торопясь, со вкусом, тасуя, уточнил:

— В козла, в дурака?

— В секу, — пискнул Абрамчик.

Голос у него только начал ломаться, временами был очень груб, а иногда, особенно когда волновался, становился писклявым и недетским, ближе к бабьему. Абрамчик этого ужасно не любил, тотчас смутился, быстро закурил и повторил уже своим нормальным «мужским» грубым голосом:

— В секу.

Игра чуть не сорвалась. Макс, Ваня, и даже Муся, не в силах сдержать смех, прыснули и, не стесняясь, то в унисон, то по очереди запищали, захрипели, зарычали:

— В секу, в секу, в секу.

Муся хихикал, причем беззвучно, как он это делал всегда. Покрасневший Абрамчик медленно потушил сигарету, молча поднялся из-за стола и, зло посмотрев на Мусю, как на предателя, обойдя Макса, направился к выходу.

Мгновенно сообразив, что деньги уходят, подростки схватились за Абрамчика, ни в какую не желая того отпускать: Макс крепко держал Абрамчика за плечи, а Муся и Ваня обрабатывали его морально. В ход шло все: и то, что игру бросать нельзя, и: «ты что, не пацан» — (на это особенно давил Ваня), и: «ты че, меньжанул играть дальше?!» (Макс особенно на это налегал). Словом, уговаривали, как могли. Только не извинялись. Наконец, Абрамчика уговорили: убедили его, что он пацан, вернули на место. Абрамчик закурил, карты вновь оказались у Вани, и вновь Ваня задал всем вопрос:

— В козла, в дурака? — специально это было или случайно, но шутка сработала.

— В секу! — умышленно пискнул Макс.

Этого Абрамчик уже снести не смог. Под громкий смех он резко поднялся и вновь двинулся к выходу. Сама сека отошла на второй план. Даже не на второй — она стала предлогом для издевательства над Абрамчиком. Появилась новая игра — уговорить, убедить, усадить Абрамчика на место, дождаться вопроса Вани: «В козла, в дурака?» — и — понеслись: «В се-ку, в секу, в секу». И дальше снова не выпускать Абрамчика, вновь усаживать его, и так до бесконечности, пока не надоест.

Абрамчику хотелось плакать. Покрасневший, он еле сдерживал слезы. От выкуренных сигарет мутило, кружилась голова, а в ушах только и слышалось козлиное: «В секу, в се-е-ку». И чем больше Абрамчика мутило, тем звериней становился азарт остальных. Уже уставший, злой, задерганный, Абрамчик сидел на стуле спиной к окну и молча ждал, когда же кончится эта групповая истерика. Сейчас больше всего ему хотелось сыграть в эту секу, хотелось отомстить: Мусе-предателю в первую очередь, Максу, этому жирному быку, Ване — очкастому ублюдку. Ему — особенно, совсем не скрывавшему своего презрения и превосходства над ним, над Димой Абрамовым. Поймав паузу, Абрамчик быстро и внятно сказал:

— Будем играть, или будем стебаться?

— В секу?! — истерика с новой силой окатила Абрамчика, но он уже не краснел, не вскакивал с места, просто сидел, мял пальцами сигарету, ждал своего времени, когда будет смеяться он, а в этом Дима Абрамов не сомневался ни на секунду. Если он проиграет, пусть даже тысячу рублей, он-то отдаст. И не в три дня, а в три часа. А если кто-нибудь из этой нищей троицы проиграет хотя бы сто рублей, не то, что в три дня, в три месяца не расплатится. И здесь уже будет смеяться Дима Абрамов. Но им он этого не сказал, а лишь заметил:

— Если не будем играть, я ухожу.

— В козла, в дурака? — Все-таки неутомима детская энергия. Шутка и теперь сработала. Зная, что все только и ждут, когда он поднимется и попытается уйти вновь, Абрамчик устало отвернулся к окну. А за окном весна. Еще дня три-четыре назад все ходили в пальто, в тяжелых дубленках, а теперь в свитерках, в легких курточках. Девушки ножки оголили, и за окном, по асфальтовой дорожке, цокали такие… э-эх!.. что у Абрамчика даже слезы на глаза навернулись. И про игру он забыл, и про обиду.