Денис Коваленко - Татуированные макароны

Макс положил карты на стол.

— Снимай, — предложил он Абрамчику. Абрамчик снял колоду, положил на место.

— Теперь ты, — Макс указал Ване на колоду.

Сняв всего три верхние карты, Ваня засунул их под нижнюю и положил колоду на место.

— Ну, пацаны, держитесь…

Повернувшись к Абрамчику, Макс осторожно, точно сапер, стал выкладывать карты: Валет бубей, 10 треф… (Абрамчика передернуло)… Дама пик. Десять очков.

Откинувшись, Абрамчик простился с сотней баксов. Шанс, что карта у Вани будет ниже, равносильна…

— Ни… себе!!! Вот это номер! — Макс восторженно саданул кулаком по столу.

Ваня, бледный, взял в руки свои три карты и, не веря, вглядывался в них. Вдруг ошибка, вдруг не разглядел. Девять пик, девять бубей, восемь червей — девять очков.

— Этого не может быть, — поднявшись, Ваня застыл, не отрывая взгляда от карт, лишь губы шептали: — Девять… девять… восемь… Этого не может быть. И все разномасть — этого не может быть…

— Это игра, — произнес Муся и сладко потянулся.

— Это… конец. — Тихо ответил ему Ваня и сел на место. Теперь ему было все равно, что будет дальше. Он проиграл.

— Ну, почему же так сразу и конец. Время только четыре часа, ты еще можешь отыграться, у тебя есть еще четыре часа, — слова, произнесенные Мусей, вывели всех из молчаливого оцепенения.

— В натуре, Ваня, — Макс хлопнул его по плечу, — не меньжуй, отыграешься.

Даже Абрамчик смягчился:

— Расслабься, Ваня, у нас договор, играем до восьми. Так что сейчас продолжим, а там, глядишь, и отыграешься.

Выигрыш опьянил Абрамчика, любви и сострадания к Ване у него не прибавилось, но отмщение свершилось. Королем сидел он за столом, зная, что Ваня, этот ненавистный ему очкарик, теперь в полной его власти, он уже знал, как будет играть дальше — он будет все время пасовать, и пусть он сто, двести раз пропасует, но все равно, ни в жизнь не отыграть у него Ване три тысячи. В какое-то мгновение он понял, что деньги Мамкина ему не нужны (да и достать-то их тому неоткуда). Зачем ему деньги, у него этого добра хватает и без Вани. Гораздо большего захотел Абрамчик — унизить Ваню, раздавить его, заставить сделать то, от чего тот сдохнуть захочет, то, чего бы он никогда в своей жизни не сделал. А вот что?

Образы, один грязнее другого, рисовались в его маленькой лопоухонькой головке: Ваня при всем классе насилует отличницу — страхолюдину Светку Соколову. Ваня, голый, ползет по коридору к кабинету директора. Ваня мастурбирует на уроке алгебры возле доски на виду у всех, особенно, чтобы эта математичка, жаба очкастая, видела. Ваня мочится на вахтершу бабу Нюру. Ваня убивает учителя биологии…

— Пацаны, предлагаю по пиву. Я угощаю, — Абрамчик вальяжно положил на стол сто рублей. — Играем по-настоящему, а какая игра без пива.

— Правильно, заодно и колоду новую купим, — Макс первым поднялся из-за стола.

А Ване хотелось плакать. Он не верил, что может отыграться. Он ненавидел себя.

— Я буду сидеть здесь, и ждать вас. — И на молчаливый вопрос уверил: — Я никуда не убегу, — увидел смеющиеся глаза Абрамчика, покраснел и зло выпалил: — Да! Никуда я не убегу. Я не заяц; чтобы бегать. Я буду сидеть и ждать. А когда ты вернешься, я отыграюсь. И выиграю! Понял, ты? Выиграю!

— Ты меня на «понял» не бери, понял? — взъерепенился Абрамчик. — А убежишь — найду. Ты думай, где деньги будешь искать! Понял?

— Хорош, — Макс увлек за собой все больше горячившегося Абрамчика, — разборки потом чинить будете. Ну, все, Вань, жди. — И подростки двинулись по тропинке и скрылись за гаражом, оставив Ваню наедине с самим собой и потрепанной колодой карт. Тупо уткнулся в валявшуюся на столе колоду, и одна зомбирующая мысль: «Где взять деньги, где взять деньги…», — стучала в голове азбукой Морзе.

Ване хотелось плакать, рыдать. И плакал он: смял зло карты, упал грудью на стол и навзрыд, с подвыванием, судьбу кляня, Абрамчика, себя… И мыслей не было у него послать всех к черту и не отдавать эти деньги. Не было, и потому не было, что, выиграй он, ни копейки бы не скостил; а не отдай он долг, заклюют же, жить не дадут, бить будут, больно бить будут, пока все до копеечки не выложит. Макс первый бить и будет (это Ваня четко представлял, и сомнений в этом не было). И не к кому за помощью будет обратиться (сам виноват, за уши никто не тянул).

Выплакался весь Ваня, слезы платком вытер досуха, отдышался.

Было еще время. Нечего слезы лить, нечего сопли распускать. Не баба, а мужик, а раз так, то реветь нечего. Успокоиться надо, дождаться надо и выиграть. Сначала отыграться. И выиграть. Нельзя проигрывать, никак нельзя. И решил он, твердо решил — выиграть, обязательно выиграть. «А нет…», — об этом Ваня и думать боялся. Как только мысль такая приходила, что не выиграть ему, проиграет он вчистую, и проиграет не три тысячи, а тридцать, — как только мысль такая лезла, гнал ее Ваня, злился и гнал…

По своей натуре Ваня человеком был неглупым и даже, в какой-то мере, одаренным. Учеба давалась ему легко. Учителя порой удивлялись: за что бы он ни брался, все у него получалось. Но здесь было одно «но» — Ванина горячность, даже азарт. Ваня мог за что-либо браться исключительно «по любви». В азарте он мог биться до последнего, словно находило на него что-то, но если азарт проходил, наступал ступор и никак уже, как бы ни старался, не мог Ваня продолжать работу дальше. И рассеян был Ваня не в меру, до романтизма рассеян. С увлечением, бывало, он, окунувшись в задачу, решал ее и дикий восторг чувствовал, и даже любовь, и ничего вокруг него уже не было… Но… стоило ему отвлечься (на мгновение, по пустяку — нос зачесался), машинально отвести от тетради глаза или в окно глянуть, увидеть за окном березу и ворону, сидящую на ней, и тут же, забыв про увлекавшую его задачу, он с не меньшим упоением начинал разглядывать ворону, любуясь каждым ее перышком, тем, как она умно смотрит по сторонам, высматривает что-то, и Ване становилось интересно, что она там высматривает, он уже переводил взгляд туда, куда смотрела ворона, и вдруг замечал, какой изящный изгиб у березы, как красивы ее ветви, и какие нежные, приятные у нее листья…

Опомнившись через минуту, а может, и через все полчаса, он, словно проснувшись от тяжелого сна, мотал головой, перед ним лежала задача, требующая окончательного решения. Но прежнего упоения, с которым он занимался ею еще недавно, уже не было. Вернуть его Ваня не мог, расстраивался, иногда корил себя за беспечность (чаще винил ворону, березу, все то, что так некстати его отвлекало от дела), силился снова вникнуть, но мысли оказывались напрочь испорченными вороной и березой, а задача дальше, «без любви», не решалась.

Ваня расстроено откладывал ее на потом, брал в руки книгу, которую задали читать по литературе и до самозабвения, с головой, погружался в рассказ. И вот он уже не за столом в своей комнате, а с саблей в руках, рядом с ним Тарас Бульба, и все казачество бьется вместе с Ваней за веру православную… Но стоило в квартире этажом выше включиться магнитофону, и, забывав о книге, о казаках, о ляхах, Ваня с не меньшим интересом ловил мелодию знакомой песни и… вновь, очнувшись, не в силах был уже вернуть то наслаждение, с которым он только что читал Гоголя, сопереживая его героям. Поняв, что учить уроки дальше он не в состоянии, Ваня поднимался из-за стола, некоторое время ходил по комнате, приводя мысли в порядок, но мысли, как мошкара, разлетались при первой же попытке поймать их: то думал о сестре, то о матери, которая, несомненно, расстроится, узнав, что домашнее задание так и не сделано.