Николай Пономарев - Точка бифуркации

По утрам теперь совсем светло, но не так уж и тепло. За ночь успевало выстыть, а утренний туман добавлял холода. В автобусе мы обменивались тёплыми словами, они были очень кстати, как и печки. По пути описал проблему Марине. Совершенно напрасно, кстати, не нужно девушку впутывать. Но язык – мой враг.

– Ты обязательно учись, – посоветовала Марина. – Это хорошее средство от тоски. Мы много переезжали, и мне бывало грустно расставаться. Особенно с Машей, мы привыкли друг к другу. Ты показывал, что можно бежать. Мне помогала отвлекаться учёба. Меньше в прошлом и будущем, а больше в настоящем. В формулах, таблицах, списках. Тебе поможет. Понимаешь?

– Понимаю, – ответил я, – но мне сложно сосредоточиться. Когда бежишь – бежишь. А когда делаешь уроки… Всё время возвращаюсь к тебе.

– У тебя получится, – Марина прикоснулась к моей щеке пальцами.

Автобус остановился, и она поспешила на выход. Впрочем, водители, как и кондукторы, так привыкли к нам, что обязательно бы подождали, если бы Марина замешкалась.

По утрам я по привычке заходил за Валеркой. В феврале он пытался по пути мне что-то рассказывать, а в марте прекратил. Толку, если у меня в голове кукушечка. Мы сдержанно здоровались и дорогу до школы молчали.

– Всё потому, что у тебя эндорфинов много, – сообщил Валерка этим утром.

– Что? – не понял я.

– Вещества такие, – пояснил Валерка. – Ещё окситоцин. Когда их излишек, человек становится таким, как, гхм, ты. Не веришь, можешь на биологии спросить. Но лучше сам почитай и реферат напиши, а то так и останешься с тройкой за четверть.

– Знаешь, – сказал я, остановившись. – Иди ты со своими веществами и рефератом куда подальше.

– Пойду, – спокойно сказал Валерка. – Только это не мои, а твои вещества.

Обиделся, обогнал меня и быстрым шагом ушёл.

Не стал его догонять. Но на учёбу подналёг. Не из-за учителей, мамы или Валерки, а потому что Марина сказала, что так легче. И вправду было чуть легче. Ну или я себя в этом убедил. Не до конца, потому что несколько раз бросал всё и ехал в Цветнополье.

Человеком правит химия. Это точно. Хотя бы потому, что нервный импульс передаётся с помощью нейромедиаторов, а это химические вещества. В книгах по биологии так пишут. Но вовсе не из-за химии мы с Мариной начали ездить в автобусе номер двенадцать. Если бы решала только химия, то у меня давно были бы отношения с Янкой, ведь мы бываем физически очень близки и нежны. Во время выступления на соревновании нельзя быть с партнёршей как с бревном. Или выбрал бы Вжик или Мурзю, вот уж с кем за всё время знакомства прошло много задушевных разговоров. Нельзя быть хорошим другом и не говорить о важных для тебя вещах. В общем, если бы всё определял окситоцин, то я бы думал только о Янке, потому что он вырабатывается при совместной работе, во время спортивных соревнований, танцев. Или о Мурзе. Или о Вжик. Но нет, сложилось всё в десятом классе с Мариной. Если химия что-то решает, то далеко не окончательно. Иногда вмешиваются мороз, гудение мотора, шуршание шин, вибрации. Но кроме этого есть ещё твой выбор. Иначе я, несомненно, воспылал бы чувствами к студенткам, что поедут сентябрьской субботой из города в Чукалу. Уж чего-чего, а вибрации и гудения мотора хватало.

Реферат я написал, красиво зачитал на уроке, заработал пятёрку.

В воскресенье мы с Мариной собирались на прогулку и во второй половине субботы вместе делали домашнюю работу.

– А что ты думаешь о химии? – спросил я.

– Не очень понимаю органическую химию, – ответила Марина. – Но лучше, чем звук.

– Между нами химия?

Марина привычно оценивающе посмотрела на меня. Потянулась ко мне рукой, прикоснулась.

– Может быть.

В моём реферате было написано, что проверить влияние гормонов можно при расставании. Уровень дофамина и серотонина упадёт, и приведёт это к депрессии. Поэтому расставание так пугающе. И для меня, и для Марины. Никаких расстройств, когда у тебя нет эмоций и ты стоишь посреди снежной целины. Но следы на снегу, я настаиваю, прекрасны. Не нужно их бояться.

Ветрено. В воскресенье идём по набережной. Улица сейчас словно оголённая, с редкими и чахлыми кустиками, поэтому здесь особенно дует. Апрель – месяц ветров. На солнечной стороне можно получать весенний загар – самый лучший. Но в закутках, подворотнях, куда не попадает солнце, ещё жмётся к фундаменту сугроб. Он хоть и маленький, но рождает сквозняк. Однако сейчас не мимолётный ветерок, а хорошо разогнавшийся ветродуй. Может, от самого Ледовитого океана без задержек. Марина в клетчатой штормовке. И хоть под ней тёплый свитер с горлом, мне всё же тревожно. Не хватало простудить её. Но Марина не замечает ветер, который треплет её волосы, выбившиеся из-под берета. Она смотрит на реку.

На реке ледоход. Льдины проплывают мимо, сталкиваются, расходятся с шуршанием и потрескиванием. Для меня. Марина видит блеск солнца в их тающих телах, радужные переливы кромок. Плеска волн в её мире нет.

С севера безмолвно приближается туча. Угрожающая, свинцовая – здесь мы видим мир одинаково. Солнце из последних сил пытается нас согреть, но всем понятно, что туча скоро его закроет и начнётся. Что – не знаю, беспечный сурикат не посмотрел в интернете прогноз погоды.

– Пойдём? – спросил я, глядя, как спешно матери с колясками уходят с набережной.

– Ты хочешь уйти?

– Туча, – показал я на север.

С набережной потянулись физкультурники и первые весенние велосипедисты.

– Останемся, – предложила Марина. – Это красиво.

Ветер усилился – туча гнала его перед собой.

Мы стояли на набережной и ждали начала.

Край тучи у нас над головой. Последний луч солнца. Первые робкие снежинки, как разведчики, падают на нас. Всё нормально! – дают они команду. И тотчас из тучи густо хлопьями валит снег. Теперь слышно не только шуршание льда на реке, но и лёгкий шелест снегопада. Мне. Для Марины это похоже на свежесть. Мы поворачиваемся друг к другу. Её берет моментально белеет от снежинок. Я захожу так, чтобы ветер дул мне в спину, снимаю шарф и оборачиваю его вокруг наших воротников. Теперь мы спрятались. Теперь мы в маленькой тёплой шарфяной норе. Теперь мы единое целое. Эгегей! Ветер и снег, вы нам не страшны. Пусть нас завалит здесь совсем – дыхание согреет.

– Мы играли в снежки и лепили снеговика, – назавтра рассказывала Вжик.

Не мне, одноклассникам, но так, чтобы было слышно. Забавно, что наш с Мариной снеговичок быстро воскрес. Пусть это дело не наших рук. И всё-таки мне приятно.

Впрочем, сегодня он растает. Потеплело, и снег потёк. Мне нравится этот апрельский снегопад. Он обильный и эфемерный. Принёсся с севера, распугал прохожих, скрыл первую траву под собой, обозначил зиму, а назавтра исчезает. Не темнея, как зимний, а всё такой же чистый. Испаряется. Как будто его и не было никогда. Если бы не промокшие от налипшего снега шапочка и шарф, я бы тоже сомневался в нём. Это нереально. Быть вдвоём в снегопад на набережной, и на километры вокруг никого. Думаю, что никого. Неважно.