Нгуен Туан - Тени и отзвуки времени

Следующий перегон начинался за цементным мостом у пристани Шунг. Автобус остановился возле распивочной. Мадам, обутая в резиновые сапожки, спрыгнула на обочину, взмахнув своей сумкой, в которой побрякивала мелочь. Сложив руки на животе, она глянула искоса на Нгуена, словно приглашая его заглянуть вместе с ней в заведение.

И вот он, скрестив ноги, сидит на топчане напротив владычицы гаража и попивает чай — нет-нет, именно чай. Он сегодня впервые толком разглядел ее и решил, что есть, есть в ней своя прелесть. Будем снисходительны, думал он, лицо и фигура очень даже…

Дорога резко петляла по лесистым склонам, но мотор работал ровно, без перебоев. Мадам восседала теперь на выступавшем вбок переднем сиденье, а Нгуен по-прежнему стоял на подножке, любуясь сзади очертаниями ее тела. Отчего это женский затылок всегда так заманчиво прелестен? А затылок, который он видел перед собой, был особенно округл и изящен — сущее совершенство — точь-в-точь головка тямской статуэтки!

Автобус заносило на крутых поворотах, он кренился и казалось — вот-вот опрокинется на бок. Но Нгуен, очарованный прекрасным затылком мадам Вэй, не замечал смертельной опасности. Сердце его от скорой езды раскрылось, словно цветок родомирта под дыханьем лесного ветра. Вдоль обочины длинною вереницей тянулись люди. Это крестьяне шли убирать рис. У каждого на плече лежало заостренное на концах бамбуковое коромысло для переноски снопов. И когда они, уставши, сменяли руку, острия коромысел обращались к дороге. А она здесь, как назло, стала поуже, и который уж раз торчавшее вбок, словно копье, коромысло едва не втыкалось Нгуену в живот или в грудь. Машина шла быстро, и Нгуен то и дело проносился на волосок (или, в интересах точности, менее чем на дециметр!) от верной смерти.

По телу Нгуена пробежали мурашки. «А что, если, — спрашивал он себя, — что, если меня пронзило бы коромысло, и я дергался бы сейчас, как жук на булавке? Мог же я преспокойно сидеть в автобусе. Вот так из-за дамского затылка и примешь мученический конец!»

Мадам Вэй все так же невозмутимо сидела впереди, созерцая бежавшую ей навстречу красную глинистую дорогу. Время от времени, когда у обочины проглядывали редкие домишки, она оборачивалась и приказывала шоферу убавить скорость. А потом прямо на ходу высовывалась из автобуса и совала ждавшим уже у дороги людям — кому письмо, кому сверток. Ни малейшей суеты, ни одного лишнего движения. Прикидывая на глазок скорость машины, она, почти не глядя, клала конверты и пакеты точно в протянутую ладонь. Со стороны можно было подумать, будто это — результат сложнейшего математического расчета. Но Нгуен-то знал, мадам Вэй умела хорошо считать только выручку. Впрочем, он тотчас отогнал прочь эти мысли, разрушавшие пленительный образ. А ветер взметнул черные пряди волос, и к природной красоте мадам прибавилось очарование движения, скорости.

Он и сам не знал, чего ему больше хочется: усесться наконец в безопасное чрево автобуса или истуканом стоять и дальше здесь, на подножке, упиваясь неизведанной прежде радостью от хватающей за душу женской красоты, скорости и неуемной мощи машины, пожирающей багряную, словно крабий панцирь, дорогу.

И мысли его неслись, перегоняя друг друга.

«Так вот оно что, — рассуждал он сам с собою, — выходит, каждый может быть красив! Только проявляется эта красота по-разному и заметна лишь на своем, особом пьедестале. Воздвигни ей пьедестал, выбери время и место и любуйся сколько душе угодно. Как породнить настоящее искусство и чересчур трезвый интеллект? Карманник прекрасен в тот миг, когда он стремительно и ловко вырезает у зеваки туго набитый бумажник. Бездарный художник элегантно смешивает краски на палитре, прежде чем измарать полотно, и безголосый певец — если заткнуть уши — необычайно красиво раскрывает рот. Вот и красота мадам Вэй расцвела на автомобильном поприще. Вся ее стать, движения, жесты созданы специально для этих механических экипажей. Автобус — ее постамент на колесах, передвижная рама для образа женских ее прелестей!..»

Монолог его прервало выскочившее откуда-то коромысло. Оно едва не вонзилось ему в плечо. И не успел он еще должным образом перепугаться, как свисавшая над дорогой ветка с силой хлестнула его по лицу. «Хвала небесам! Глаза вроде целы», — подумал он, оборачиваясь назад и провожая взглядом злополучную ветку, с которой облетала подхваченная ветром сухая листва. Да, минута, честно говоря, не из приятных. А вдалеке опять показались крестьяне с коромыслами.

«Ну что ж, — решил Нгуен, — сколько раз безумная страсть заставляла людей пренебречь смертью!..»

Острие коромысла мелькнуло рядом с его ухом.

«И этих безумцев всегда оберегала судьба. Вспомним хотя бы… Н-да, — посетовал он, — имена как-то ускользают из памяти…»

Еще одно коромысло.

«Пронесет — не пронесет? Что ж, увидим, хранит ли судьба влюбленных?..»

Опять коромысло.

Нет, Нгуен не пожелал сесть в автобус, хотя места там было теперь предостаточно.

Въехав на крутизну, машина остановилась. Заглох мотор. Шофер соскочил на землю, открыл капот и начал копаться в двигателе. А хозяйка, усевшись на водительское место, нажимала, по его знаку, на стартер, потом дала газ. Мотор загудел. Но шофер, не слезая с бампера, распластался над распахнутым двигателем. Видно, там не все еще было в порядке. И автобус, глухо урча, пополз на первой скорости через глубокие колдобины. Мадам Вэй, не снимая ноги с педали, крутила баранку, и в лице ее появилась новая черта — собранность и спортивный азарт.

А может, и не было ничего этого и все лишь причудилось Нгуену? Может быть…

У въезда в округ Ньысуан, когда автобус, не спеша, переваливал через холмы, хозяйка машины проверила у всех пассажиров билеты. И Нгуен — на самых законных основаниях — повез дальше, мимо зеленых лесов и кустарников, свою возвышенную страсть, страсть, которой он пока не искал утоления.

На площади в Ньысуане автобус остановился. И мадам Вэй ступила на бархатную пыль, устилавшую дорогу. А чуть поодаль бушевала зелень и уходили к небу пересекающиеся грани предгорий. На этой земле обитал народ мыонгов.

Она сделала несколько шагов, разминая онемевшие после долгого сидения суставы.

«Куда все девалось? — ужаснулся Нгуен. — Где же грация? Где изящество? Вот так же, верно, выглядел бы актер, если стереть с него грим, снять костюм и погасить огни рампы? Стоило ей отойти от автобуса — и, увы, перед вами марширующий новобранец!..»

Он почтительно поклонился ей, усталой и подурневшей.

В волшебном мире очертаний и красок расплылось, растаяло и исчезло навсегда нечто прекрасное, неясное и неуловимое.