Нгуен Туан - Тени и отзвуки времени

— Пресветлый, я должен идти без промедления. У нас сегодня гость к чаю. Отец, должно быть, заждался меня с водой.

Старый настоятель тоже заторопился, встал и следом за юношей и водоносом дошел до ступеней пагоды. Он достал из широкого рукава большой веер, раскрыл его до отказа и заслонил голову от солнечного жара.

— Сбегай-ка в сад, — сказал он отроку, — и наломай персиковых веток… А ты постой, — он придержал сына старого Шау, — не торопись. Положи в кувшины эти ветки с листьями. В долгой дороге вода не расплещется, и вы свежей донесете ее до дома.

Двое, приходившие за водой, отвесили поклон настоятелю. Кувшины, раскачиваясь на коромысле вслед за шагами слуги, бросали на сухой песок дороги темные влажные звезды. Одна за другой сливались они в полосу, похожую на змеиный след. Будь нынешний летний полдень ясною летнею ночью, а вход в пагоду Абрикосового холма — персиковыми вратами, в каплях тех звезд достало б поэзии, чтоб обозначить возвратный путь странника в мир суеты и праха [87] Здесь, по-видимому, имеется в виду легенда о Персиковом источнике — один из вариантов часто встречающегося у старых китайских философов и поэтов рассказа о блаженной стране праведников, куда нет пути из нашего мира (например, поэма Тао Юань-мина «Персиковый источник» и др.). .

Лучи перезрелого полуденного солнца раскалили поля у подножия холма и заставляли дрожать поднимавшийся над землей воздух. Марево, словно клубы дыма, трепетало в переливавшейся зелени ближних рощ. Стоя в воротах храма, настоятель глядел, сощурясь, на солнечные блики, сверкавшие где-то внизу, у него под ногами. Двое, приходившие за водой, казались теперь просто темными черточками, и следом за каждой поднимались, крутясь, неясные хвосты пыли. Ветер, набегавший с юга-востока, доносил эту пыль сюда, в иссушенную высь, к самому входу в пагоду. Настоятель думал о старом Шау и тяжко вздыхал, скорбя об изменчивых воплощеньях существ в предвечной цепи кармы [88] Карма (термин буддийской философии) — цепь перевоплощений живых существ, в которой каждое из воплощений — хорошее или дурное — определяется праведностью или греховностью предшествовавшего существования. .

Старый Шау давно был связан с пагодой — задолго до того, как старик настоятель начал оберегать храм. Изваяния трех ипостасей Будды из дерева мит [89] Мит — хлебное дерево. , стоявшие на алтаре, и священные книги пожертвовал старый Шау. И колокол, что висел над кельей настоятеля, пожертвовал он, когда подновляли храм. Всякий раз при сборе жертвований имя старого Шау стояло первым в списке. Пагоде Абрикосового холма, одиноко высившейся меж здешних курганов, вдали от людского жилья, не докучали паломники и гости. Но из редких пришельцев особый почет настоятель оказывал старому Шау.

Один раз в месяц монах оставлял его в пагоде откушать скоромного и неизменно дарил на прощанье отродок редкостной орхидеи. Всякий раз старики уходили к колодцу и тешились долгой беседой. Настоятель бывал немногословен и большею частью молча глядел на отраженье старого Шау в глубине колодца. Отражение самого монаха редко задерживалось в студеном зеркале: его разгоняли капли; они сочились из ноздреватого, как соты, камня и падали, звонко ударяясь об воду.

Старый Шау проводил ладонью по обросшему шелковистым зеленым мхом краю колодца и, указуя перстом в глубину его, равную чуть ли не двум шестам [90] Шест — бытовавшая в старину в деревне мера длины, то есть длина бамбукового шеста, которым пользуются в хозяйстве, размеры его, в общем-то, одинаковы (около 1,5 м). , говорил:

— Колодцу при нашей пагоде цены нет. Больно вода вкусна. Я, может, и к чаю цветочному пристрастился из-за этой воды. Теперь не держу даже в мыслях отлучиться отсюда: ведь колодец с собой не прихватишь. Прошу вас, пресветлый, попомните мой обет — если колодец иссохнет, первому встречному отдаю задаром всю мою драгоценную посуду для чаепития. Только со здешней водой чай не теряет вкуса и запаха. Я, знаете ли, пресветлый, и в толк не возьму, как сюда, на вершину холма, затекает вода?.. А у пагоды нашей, поглядишь, и для обороны место отличное…

Видно, боясь, как бы старый Шау не углубился в материи, недозволительные для ушедшего от мирских дел монаха, настоятель заводил речь о том, сколь обильно уродились в нынешний год плоды на хлебных деревьях близ пагоды. Затем по доброму обычаю, заведенному в пору первого их знакомства, лет десять назад, старому Шау доставалась честь заваривать и разливать чай на чаепитии в пагоде.

Нынче, должно быть, старый Шау обременен делами. Вот уж которую неделю меняются луны, а он не приходит в старую пагоду выпить чаю, поглядеть на цветы; и старик настоятель, прищелкивая языком, одиноко любуется распустившимися в горшках орхидеями. Приходится монаху, обрывая созревшие отростки, втыкать их в пустые горшки. Теперь старый Шау присылает за водой кого-нибудь из домашних.

И сегодня, в полдень, проводив взглядом юношу и слугу, уходивших с водою из пагоды, настоятель воротился в храм и, вздыхая, сказал ожидавшему его молодому монаху:

— Если б почтенный Шау отрешился от пагубного пристрастия к чаю, он мог бы стать праведником, следующим закону в доме своем. Корысть ли, слава ли для него — ничто. Растратив чуть не дотла достояние предков, он и сейчас отдаст все оставшееся добро за чайник цветочного чая. Но придет день, когда не станет у него чая, и мукам его не будет предела и меры. Вожделение тягостно — учит Будда. И само собою, в четырех океанах слез, пролитых всеми сущими, прибавится немалая толика слез старика, восходившего за водой для чаепития… О всепроникающий Будда!..

Старому Шау пришелся по сердцу диковинный гость, рассказывавший сказки. Поставив третью или четвертую выпитую чашку на край старинного подноса, гость начал так:

— В давние времена жил один удивительный нищий. Кормящемуся чужими щедротами вроде бы не к лицу кем-то пренебрегать; но этот окинет, бывало, привередливым оком каждый дом, прежде чем заглянуть за подаянием. Побирался он больше по знатным семьям и все норовил самолично увидеть хозяина; сначала узнает, дома ли он, а потом уж попросит милостыню.

Постучался он как-то к одному богачу, когда тот с важными гостями пил утренний чай. Смотрят они: побирушка тихонько взошел на крыльцо и скромно уселся на пол, притулившись к колонне; но знай помалкивают — ждут, какую еще уловку выдумает убогий. А он сидит себе и глазеет, как люди тешатся чаем. Ноздри раздул и тоже упивается чайным духом. Видит хозяин, нищий этот вроде в преклонных годах и не так чтоб уж очень непотребен и грязен, и заговорил с ним, желая узнать, охоч ли он до объедков и супных подонков или, как говорится в присловье, до «сочного риса с плодами бальзамки» [91] Бальзамка — вьющееся растение, плоды его варят обычно с клейким рисом, блюдо это считается деликатесом. Здесь имеется в виду ходячее выражение «нищий требует клейкого риса с плодами бальзамки»; так говорят о людях, вымогающих непомерно много. .