Нгуен Туан - Тени и отзвуки времени

За разговорами они не заметили, как наступила ночь. Собираясь уже ко сну, жена сказала:

— Слушай, я, кажется, придумала, как нам справиться с этим утиным бедствием.

— Брось шутить. Спи!

— Да я вовсе не шучу. Мы…

Муж сурово глянул на нее. Она засмеялась:

— Хорошо, хорошо — завтра!.. Утром я отправляюсь в город и закупаю две сотни уток, самых тощих. По одному хао за голову. Привожу их сюда и выпускаю в болота Чакнят. Чувствуешь, к чему я клоню?.. Нет?.. А еще слывешь знатоком уток! Птица эта бывает жирной и вкусной, когда живет в воде. Если же ее держат в лугах да огородах, мясо у нее дурно пахнет.

Теперь муж явно был заинтригован.

— Так вот, — продолжала она, — если любую утку привезти в Чакнят, чтобы она привыкла к тамошнему воздуху, плавала в водах Чакнята и находила корм на болотах, она явно станет чакнятской уткой. Ты со мной согласен? Или, может, боишься, что это будет обман?

Он молчал.

— Тебе ведь и невдомек, что я ездила в Чакнят и все разузнала на месте. Болота там, как мне объяснили мыонги, огромные; чуть ли не двести мау [74] Мау — старинная мера площади, равна 3600 кв. м. . Все поросло тростником и лесом, а под водой меж корнями полно креветок, рачков, личинок и прочей живности. Мыонги сами креветок не ловят, все достается уткам. Потому-то у них и вкусное мясо. Ну, что скажешь?

— Да-а, задумано неплохо; только слишком уж дело сомнительное. И не к лицу мне такое, с позволенья сказать, занятие. Хорошо бы, конечно, что-нибудь изобрести. Нам надо, собственно, протянуть до конца года, а там уж удобно будет просить о переводе… Чертовы утки! Чую, мне все равно из-за них головы не сносить.

Он задумался. Потом вздохнул:

— Понимаешь, дорогая, я, может, и согласился бы… Да откуда у нас деньги на уток? И где, скажи на милость, взять столько уток?..

С тех пор, когда долгими осенними и зимними вечерами муж, пытаясь отвлечься от обуревавших его забот, играл на лунном дане чувствительные мелодии, жена лукаво поглядывала на него и читала нараспев две строчки из «Киеу»:

Муж не подавал вида, но ему-то, великому эрудиту, стихи эти явно должны были резать слух.

Почтеннейший Хо слыл человеком старого закала. Он бегло читал по-китайски, красиво чертил иероглифы и даже изъяснялся частенько на китайский манер [76] До 1917 года во Вьетнаме существовала система конкурсных экзаменов, на которых сдавали предметы, входившие в традиционный курс конфуцианского образования, строившегося на китайской словесности. Лица, выдержавшие экзамены, могли занимать различные должности, преподавать и т. п. Система эта во многом была схоластической и устаревшей. . В наш суетный век, когда все вокруг помешались на коммерции, почтеннейший Хо, чтоб не отстать от жизни, тоже надумал заняться торговлей и открыл, как он привык выражаться высоким штилем, «зельницу», а по-простому — лавку, где продавались бальзамы и снадобья китайской медицины. И место для своего заведения он выбрал, конечно, не где-нибудь в захолустье, а посреди такого просвещенного и важного города, как Ханой. В день открытия лавки возле дверей ее часа три кряду искрились и громыхали шутихи и хлопушки, приветствуя горожан и возвещая всем, а особенно хворым, где и у кого уготовано им исцеленье.

Хо был человеком приветливым и обходительным, и вскоре заведение его отбоя не знало от посетителей. Конечно, клиент клиенту рознь. Больные шли за рецептами и лекарствами, знакомые либо приезжие желали завести полезные связи, а прохожие заходили выпить чашечку чая, затянуться из кальяна крепчайшим лаосским табаком да почесать языки.

Надо сказать, почтеннейший Хо был не только негоциантом, но и прорицателем. Не знаю, впрямь ли он мог провидеть будущее, только многие восхваляли его на все лады и видели в нем не лекаря, а пророка. Люди валом валили в зельницу, умоляя хозяина погадать на куриных ножках, несли ему гороскопы и, соблазняя посулами, просили съездить в деревню, отыскать благодатное место для погребения предков [77] В старину считалось, что, если предки похоронены в «счастливом» месте, это благотворно отражается на судьбе их потомков; поэтому прах предков нередко переносили с места на место. . А Хо, лишь помани его пальцем, и рад был забросить на целый день свой резак со ступкой, прилавок, уставленный коробками и пузырьками, и для гостей пренебрегал распорядком работы солидного коммерческого заведения. Иной раз гости догадывались, что пришли не вовремя, и с извинениями поворачивали к дверям. Но не тут-то было, хозяин ни за что не хотел отпускать их восвояси, пока не перемолвится словечком да не угостит чаем: ведь гость в доме — добрая примета.

И со временем в зельницу повадились одни лишь зеваки, благо в положенный час тебя и обедом накормят, и чаем напоят. И всякий раз они приводили с собой друзей — познакомиться с почтеннейшим Хо.

Владелец дома, сдававший аптекарю помещение, видя такое многолюдство, приносил ему поздравления: мол, торговое дело его процветает. Теперь домохозяин и его близкие с трудом протискивались во двор через лавку, битком набитую народом, на каждом шагу приговаривая:

— Прошу прощения, не позволите ли войти…

— Извините за беспокойство, мне бы выйти…

В конце концов пришлось почтеннейшему Хо снять другое помещение, попросторней и с комнатой наверху. Ее он отвел для друзей; дверь, ведущая наверх, всегда была гостеприимно распахнута. За дверью виднелся красный лакированный топчан, а на нем — кальян с чашкой и лампа, от каких прикуривают курильщики опия. Эта лампа, залитая арахисовым маслом, сменила заморскую керосиновую коптилку, на фитильке которой, бывало, плясал крохотный, как горошина, голубой огонек.

Вскоре среди друзей и собеседников почтеннейшего Хо завелись знатоки новомодных наук, не знавшие ни словечка по-китайски; заслышав старинные поученья и притчи, они едва не затыкали уши. Но гостеприимный Хо, как положено, привечал и угощал их и даже старался сдерживаться, когда иной из желторотых умников затевал словопренья о предсказаниях и пророчествах. Однако дни шли за днями, и постепенно поклонники европейских учений и веяний составили среди его приятелей большинство. Порой ему страсть как хотелось выговориться, облегчить душу, но из дружеских уст он слышал одни лишь французские словеса. Нет, почтеннейший Хо не корил приятелей за то, что они изъяснялись по-французски при нем, старом конфуцианце. Он лишь пенял на самого себя за собственное невежество и решил во что бы то ни стало научиться французскому — этому диковинному наречию, где слова лепятся из множества слогов, звучавших загадочно и неясно, как напевы великого Шуня [78] Шунь — мифический китайский император (XXIII в. до н. э.), славился якобы своей игрой на музыкальных инструментах и умением слагать песни. . Да и когда еще ему браться за эту премудрость, как не теперь, когда друзья могут ему преподать ее в наилучшем виде?