Нгуен Туан - Тени и отзвуки времени

Уездный начальник в Тхатьтхане был беден. Да и по складу характера он не собирался делать карьеру. У него были свои планы на будущее. Он мечтал как можно скорее уйти с государственной службы и заняться верным и прибыльным коммерческим делом. С нетерпением ожидал он того дня, когда наконец сумеет, как говорится, повесить на иву близ уездных ворот меч и печать, глянет на юг, где стоит императорская столица, отвесит, как должно, четыре поклона и отправится восвояси. Но пока это все оставалось мечтой.

Пока ему надо было ежедневно ходить в присутствие и, что самое страшное, снова и снова слышать, читать, что-то решать об «особой породе уток, именуемой чакнят…» Образ этой утки, казавшейся иногда выше человеческого роста, преследовал его повсюду. Они с уткой стали теперь нераздельны, как голос и эхо, как тело и тень. Ему иногда даже казалось, будто он понимает долетающее с пруда утиное кряканье, и его подмывало ответить дружелюбным водоплавающим на благозвучном наречии пернатых.

Выпадали, конечно, дни, когда служебные заботы отвлекали его на время от утиных кошмаров. Случалось ему вечерами забыться в обществе изысканных друзей, щедро одаренных от природы музыкальными и прочими талантами. Но все это, увы, приносило лишь временное облегчение. А потом на него опять налетали утки из Чакнята. Он ожесточился и стал настоящим птицененавистником. «Почему бы, — восклицал он про себя, мятежно вздымая очи, — почему б небесам не обрушить на этих летающих тварей какой-нибудь страшный мор?! Пусть бы вымерли подлые утки, чтоб и на племя их не осталось. Ничего с гурманами не сделается, поскорбят маленько да и найдут себе иную усладу. Пускай впредь набивают брюхо за свои деньги!..»

Но пока насчет птичьего мора сообщений не поступало.

Всякий раз, бывая по делам в городе, начальник уезда Тхатьтхань встречал охотников до вкусной утятины и приходил в неистовство. К себе, в уездную управу, он возвращался свирепым и разъяренным и если еще находил среди корреспонденции что-нибудь об утках, в управе становилось жарко и страшно, как в преисподней. Подчиненные и просители потели, тупели и трепетали.

По таким дням стражники, караулившие ночью начальничий дом, не наслаждались звуками лунного дана [72] Лунный дан — струнный инструмент с круглой, как луна, декой, похожий на мандолину. и лишь сочувственно качали головами: мол, до того довели человека, что ему и музыка не в радость. По мнению стражников, начальник их был выдающимся музыкантом.

Как-то вечером, едва он приехал из города — шофер еще даже не заглушил мотор, — в доме послышались сердитые голоса. Хозяин бранился с женой. Впрочем, жена его вовсе не казалась рассерженной. Слушая громогласные попреки супруга, она мило и лукаво улыбалась. Я бы даже подумал (а в семейных-то сварах я большой дока), что она нарочно поддразнивает мужа, ведь обычно ей не доводилось видеть его во гневе. В унынии — да, но не в гневе. Наконец разбушевавшийся было супруг смягчился. И насмешливая ухмылка жены сменилась обычной ее доброй улыбкой. В семье наступил мир.

— Опять ты надо мной смеешься? — спросил муж. — Тебе, верно, кажутся смешными вся эта суета и прожектерство? А я бы хотел, чтобы ты считалась с моими огорчениями и заботами.

— Ну что у тебя за заботы? — смеясь, спросила жена. — Все горюешь из-за уток чакнят? Видно, нынче и губернатора на утятину потянуло? — Она опять засмеялась. — А может, еще и помощника его, и судью?.. Да уж вижу, вижу, так и есть. Знаю, как они намекают издалека: закинут словцо, будто рыбак наживу. Ну, сознайся, милый…

— Увы, ты угадала. И откуда ты все знаешь?..

Уездный начальник и его жена были еще довольно молоды; если сложить их годы, то в сумме не набралось бы и семидесяти. Оба они держались современных взглядов и в минуты размолвок называли друг друга на «вы». Да оно и верно, в запальчивости лучше не выходить за строгие рамки, особенно в местоимениях. Но большею частью в семье их царил мир, и они были ласковы и внимательны друг к другу, как в молодости. (Не знаю, как вы, а я уверен, что это великая редкость.)

— Ах, дорогая, ну подумай, что за польза от такой службы? Не уважишь кого-то «наверху», скажут — упрям и заносчив. Не угодишь друзьям, изволь, через день о тебе разойдется молва, будто ты сухарь и скаред.

— Знай мы все наперед, мы бы… А впрочем, что «мы бы»?.. — Она с улыбкой покосилась на мужа.

Тот сосредоточенно поглощал суп. Вдруг он поднял голову и спросил:

— Слушай, а ты знаешь, сколько стоит одна поганая утка из Чакнята?

— Да, дорогой, самое большее — восемь хао, а когда цены падают, просят донг за пару.

Лицо начальника уезда приняло скорбное выражение, но он взял себя в руки и доел суп.

— Вот и прикинь, — продолжал он, — сколько уток я могу купить на все свое жалованье?.. Что?.. То-то! А ведь каждому адресату подавай не меньше двух уток. Сосчитай теперь всех моих друзей-приятелей, прибавь еще кучу алчущих правителей, заместителей. Да в Чакняте столько уток не наберется. Мыонги-то держат в дому по две-три пары, не больше. Да и на базар им таскать птицу лень.

Он понурился, помолчал, потом снова заговорил.

— Они, наверное, воображают, будто мы плаваем здесь в плетеной лодочке по залитым водою полям весеннего риса, протянем правую руку за борт — утка; протянем левую — пожалуйста, вторая. Одну лодку нагрузим до краев, берем следующую. Выловили один выводок, навстречу плывет новый.

Начальник вздохнул:

— Я теперь только понял, каково было древним в разоренной стране посылать лакомую снедь кому-то, кто сидел за тридевять земель в тепле и неге и пировал в свое удовольствие. Вот ведь в чем скрытый смысл знаменитых стихов:

Жена — она выучилась китайской словесности от отца и старших братьев, а затем и муж шлифовал ее познания, — наклонив голову, пыталась представить себе, как мчались когда-то по долгим дорогам всадники и колесницы — от города к городу, от заставы к заставе, торопясь доставить в столицу редкостные кушанья.

Но шутливый от природы нрав ее взял верх, и она, передернув плечами, засмеялась:

— Это еще не все, главное, мы с тобой поняли, дорогой, каково нынешнему чиновнику начинать свою карьеру в уезде Тхатьтхань.

— Будь проклят здешний уезд и жирные утки! Чтоб они все околели! Хотя, дорогая, я убежден, не будь тут уток, с меня бы непременно потребовали еще что-нибудь — одушевленное или неодушевленное. Вымогателям-то что, ведь их не убудет! Ты не слыхала, как в свое время уездный начальник из Каулока почтительно слал правителю округа — вернее, его коню — свежие травы и листья бамбука? Представляешь, встретились они, сели — выпивают и закусывают, разговор идет все больше о возвышенном; вдруг правитель ему и говорит: «Слыхал я, у вас в уезде трава и бамбук содержат много азота. А азот, я сам проверял, весьма полезен для пищеварения моего коня». Каково, а?..