Леонид Гартунг - Трудная весна

Все выше подымалось солнце, все теплее касались его лучи лица. Дышалось и думалось легко, и Павел Сергеевич пробовал даже тихонько насвистывать на мотив песни «Там вдали за рекой зажигались огни». Но когда за спиной осталось километров пять, ему стало жарко, он уже не пробовал насвистывать, и книги теперь казались удивительно тяжелыми. Около мостика, где под тонким льдом потаенно трепетал и посмеивался невидимый ручей, все остановились отдохнуть. Здесь и нагнала их грузовая машина. Затормозила, остановилась рядом, обдавая резким запахом бензина и теплом перегревшегося мотора. Дружелюбно распахнулась дверца, сверкнули из кабины бойкие, цыганские глаза шофера. Павел Сергеевич узнал темный чуб, синие точки пороховинок на переносье, розовые жизнерадостные губы. Воскликнул:

— Колюшка! — И тут же поправился: — Николай?

Шофер выскочил из кабины, крепко сжал руку старика:

— Он самый… Признали?

— Как же!

— Куда?

— Домой.

— Садитесь. Я к вам в леспромхоз за рамами. Эти тоже с вами?

— Со мной. Девушку надо в кабину, — сказал старик.

Но девушка не хотела в кабину, там рядом с шофером было только одно место; заспорила, принялась доказывать, что ей в новом пуховом платке будет тепло. Павел Сергеевич взглянул на опечаленное лицо паренька и согласился. Пусть будет, как они хотят.

И вот он рядом со своим бывшим учеником, Николаем Пеньковым. Машина тронулась, и начался разговор двух людей, которые очень давно не виделись.

— Где работаешь? — спрашивал Павел Сергеевич.

— В совхозе.

— Женат?

— Обязательно. Сынище растет. На будущий год в школу. Уже до сотни считает… Такой парень…

— Жена кто?

— Бухгалтер.

— В мать, значит. Ты-то не особенно математикой увлекался…

Оба улыбались, обоим была приятна встреча. Они знали, что сейчас заговорят о прошлом.

Странно, но и приятно было видеть в этом большом мужчине, с сильными рабочими руками бывшего Кольку Пенькова. Колюшку, который в школьные годы плохо рос и всегда казался младше своих лет. Отец его погиб на войне, семья жила трудно, в нехватках, и, когда Колюшка писал на классной доске, короткая рубашонка его лезла вверх, и он поминутно одергивал ее, чтобы прикрыть открывающуюся полоску смуглой спины. Каждый год школа покупала ему то валенки, то пальто, и он примерял их в учительской, краснея, сопя и хмурясь от смущения.

— А помнишь, за что тебя Мудрецом прозвали? — спросил Павел Сергеевич, заглядывая в лицо Николаю, и тот счастливо кивнул, хотя когда-то лез в драку с ребятами из-за этого прозвища. Было это много лет назад, когда еще в пятом классе держали экзамены по истории. Колюшка вытащил билет: «Культура древнего Египта». Он поддернул брючишки, которые носил без ремня, шмыгнул носом и начал решительно и звонко: «В Египте водились мудрецы…» И сразу осекся, напуганный дружным хохотом товарищей. От этого хохота в голове у Колюшки все окончательно перепуталось. За египетских мудрецов ему поставили двойку, и целое лето он ходил заниматься с Павлом Сергеевичем. Но занимались они не дома и не в школе, а на высоком берегу Томи, под соснами. Учитель листал толстую книгу, показывал картинки, и Николай до сих пор отчетливо помнил дикую кошку в зарослях папируса, огромные, как веера, цветы, тонкое прекрасное лицо царицы Нефертити и чьи-то стихи, посвященные Исиде.

Во время разговора Павел Сергеевич вспомнил о Кате и Викторе, попросил:

— Останови.

Николай послушался, остановил машину, и они оба вышли проведать тех, что были в кузове.

— Живы? — окликнул их Павел Сергеевич, заходя сбоку.

Оказалось, что они не только живы, но и, судя по их влюбленным, сияющим лицам, совершенно счастливы. Снова ровно и сильно работал мотор. Машина неслась, закручивая пушистый снежок. Николай с привычной настороженностью всматривался в бегущую навстречу дорогу, говорил:

— Помню, мы тогда обижались на вас. Больно строго вы с оценками. А теперь понял — справедливо.

Слышать это Павлу Сергеевичу было лестно, и потому он перевел беседу на другое:

— Как заработок?

— До полутора тысяч выгоняю, — с удовольствием отвечал Николай.

— Молодец. Только не «выгоняю», а «зарабатываю».

Оба добродушно засмеялись.

Березки мчались навстречу белыми взлетающими птицами. Руки Николая уверенно лежали на руле. Мелькнул крутой, сумрачный сверток в бор, к таежной деревеньке Добринке. Забухали глухие удары ладоней о крышу кабины. Николай остановил машину.

Паренек молодцевато спрыгнул на землю, девушка полезла через борт, неловко прижимая клетчатую юбку к коленям. Паренек легонько подхватил девушку на руки, бережно опустил на землю. Весело взглянул на Павла Сергеевича и Пенькова.

— Теперь мы почти дома.

Это «почти» было километров пятнадцать глухой тайги. Но что им — и не заметят, как пройдут.

— Ну что ж, счастливо, — кивнул Павел Сергеевич.

Сколько в его жизни было таких путевых расставаний! Вот еще одно, и от него останется в душе светлый след. Он уже поднял руку к шляпе, как случилось нечто непоправимое: небрежной, ленивой походкой Пеньков приблизился к Виктору. Тот понял — подал ему деньги. Пеньков взял, похрустел деньгами в пальцах, нарочито помедлил, неестественно беззаботно бросил с улыбкой:

— Вроде бы маловато…

Павел Сергеевич поежился, как от внезапного озноба. Паренек пунцово покраснел, а девушка торопливо принялась расстегивать пуговицы плюшевой жакетки, достала из внутреннего кармана еще бумажку. Протянула издалека, словно через канаву.

Ничто как будто не изменилось вокруг: так же, как несколько секунд назад, тускло голубело небо, так же дремотно молчал лес, так же где-то совсем рядом настойчиво и ритмично стучал дятел. Но то светлое, счастливое, что соединяло Пенькова с Павлом Сергеевичем и его попутчиками, угасло. Словно оборвался какой-то незримый, но самый важный проводок.

Попрощались Виктор и Катя невесело, смущенно взялись за руки. Николай смотрел им вслед, все еще фальшиво улыбаясь.

— Студенты. На праздники спешат.

Павел Сергеевич испытывал в эту минуту такую сильную душевную боль, что ему стоило огромного усилия, чтобы не выказать ее.

— Получи и с меня, — сказал он негромко и сухо.

Пеньков с недоумением взглянул на бумажку, которую старик держал за уголок.

— Это зачем же?

— Дальше пойду пешком.

Лицо Пенькова помрачнело.

— Так разве нам не по дороге?

— Нет, не по дороге, — холодно, как незнакомому, ответил старик. — Получи…

— Что ж, вы думаете, я без денег не могу? — обиженно отстранился Пеньков.

— Видно, не можешь. — Павел Сергеевич жестко усмехнулся. — Теперь ясно, почему до полутора тысяч выгоняешь.

Пеньков не ответил. Они стояли один против другого с тягостным ощущением разрыва. Павел Сергеевич вздохнул, положил деньги на капот машины, взял из кабины свои вещи и не прощаясь, пошел. Чувствуя все ту же душевную боль, думал: «Был Колюшка — нескладный, не очень способный, но и не глупый. В шестом классе не давалась ему геометрия, да еще на беду свою увлекся лыжами и охотой на зайцев. Из-за этого едва не остался на второй год. Не нравилось ему учиться. Частенько, сказавшись больным, убегал из школы к гаражу, вертелся подле шоферов, присматривался к моторам. Мечтал стать танкистом, как погибший отец. И вдруг едва не лишился глаз — смастерил самодельное ружье, набил ствол порохом и отправился стрелять зайцев. Из леса его привезли с раздутым окровавленным лицом. На всю жизнь остались на коже синие метины. Книги Колюшка читал неохотно, подолгу разглядывал картинки, но любил работать и на общешкольные дела откликался всей душой. Любил петь в хору „Смело, товарищи, в ногу“ и, задыхаясь от волнения, рассказывал свою коротенькую биографию, когда его принимали в комсомол. А теперь? Как дошел он до этого?»