Андрей Воронин - Убийца не придет на похороны

— Это почему же?

— Когда занимаешься любовью, то помимо желания вспоминаешь все физиологические процессы, которые происходят в организме. И я вижу перед собой не любовника, а наглядное анатомическое пособие, думаю о том, какие мышцы сейчас напрягаются, по каким кровеносным сосудам куда поступает кровь.

— И куда же она сейчас у тебя поступает?

— Пока к лицу, — улыбнулась Тамара и действительно, немного покраснела. — А вот теперь кровь будет поступать чуть ниже.

— Пещеристое тело?

— Это больше по мужской части.

— Тебе никогда не хотелось что-нибудь подправить в своем теле?

— Это звучит немного странно.

— И все-таки.

— Ясное дело, себя знаешь хорошо, как никто другой и имеешь представление о собственных изъянах.

— Да, не забывай, у нас разговор двух медиков, а не любовников.

— Мы такие и есть.

— У нас не любовь, а половой процесс.

— Какая разница что именно, если это приятно и приносит радость?

Рычагов присел на мягкий подлокотник кресла, обнял Тамару и принялся гладить ее волосы. Та уже была немного возбуждена и ей хотелось большего. Но как каждая женщина, она предпочитала при этом говорить о другом.

— Странный все-таки этот наш пациент…

— Наш? — переспросил Рычагов.

— Вы почему-то обращаете на него внимания больше, чем на других. В реанимации у нас тридцать человек, а вы только и спрашиваете о нем.

— По-моему, ты тоже о нем думаешь больше, чем о других больных.

— Это из-за вас.

— Не обманывай, скажи правду.

— Правду — пожалуйста. Это всегда так случается, если за человеком есть какая-то тайна, то о нем начинаешь думать.

— А во мне тайна есть?

— Естественно, иначе я не была бы рядом с вами.

«Однако, — подумал Рычагов, — конечно, мне хотелось бы верить, что ты рядом со мной потому, что любишь меня. Скорее всего, тебя держат рядом деньги и, может быть, небольшая привязанность, совсем маленькая. И все же мне с тобой хорошо».

— Да, странный тот пациент, — вздохнула Тамара, — я подошла сегодня к нему, мерила пульс. И хоть он без сознания, но я же чувствую, даже измеряя, вижу, что пульс учащается, когда я к нему прикасаюсь, давление немного поднимается. Наверное, это происходит на уровне спинного мозга. Мужчина, даже без сознания, чувствует рядом с собой женщину.

— Да, ты зажигательная. Наверное, если бы ты постояла возле него чуть подольше или…

— Что — или?

— Легла бы к нему в кровать, то он пришел бы в себя. И может быть, даже овладел бы тобой, не приходя, естественно, в сознание.

— Какой вы похабник, Геннадий Федорович, у меня такого и в мыслях не было, чисто медицинский эксперимент.

«Вот-вот, — подумал Рычагов, — кое-что из того, что я подозревал, начинает вырисовываться. Не может мужчина, находящийся без сознания, чувствовать присутствие женщины. Ему по хрен: старуха берет его за руку или бородатый мужчина, или же молоденькая девушка. Значит, что-то здесь не так».

— А что ты сейчас чувствуешь? — Рычагов протянул ей свою руку.

— Посмотрим биение пульса, а значит, и сердца.

Пальцы женщины легли ему на запястье. Она прислушивалась к пульсу, в то время, как второй рукой ласкала Рычагова.

— Пульс делается чаще, дыхание глубже и прерывистее. В общем, налицо все признаки возбуждения.

— Налицо или на лице? — Рычагов заставил Тамару посмотреть на себя.

— Да, щеки тоже у вас порозовели, но не от стыда, а от желания.

— Разговор у нас с тобой, Тамара, честно говоря, далек от философии и медицины, но возбуждает.

— Что и требовалось.

— Доказать?

— Добиться!

Женщина встала на колени и уткнулась лицом хирургу в грудь.

— Послушай, — она назвала его на «ты», что на работе и даже находясь у него дома, позволяла себе редко, — а дрова не успеют прогореть до конца или лучше подбросить еще прямо сейчас?

— Если не хочешь зажариться, то лучше не подбрасывай. Когда ты возбуждаешься, то тебе, по-моему, все равно, пылает ли рядом огонь, собралась ли толпа. Тогда ты не видишь ничего, кроме своей страсти.

— А это плохо?

— Можно получить ожог.

— Иди сюда, — Рычагов вытащил из-под Тамары плед и расстелил его на ковре возле самого камина.

Рука мужчины легла на колено женщины и медленно поползла вверх, скользя по чулку.

— По-моему, ты о чем-то думаешь и явно не обо мне. Геннадий Федорович тряхнул головой. Действительно, его мысли то и дело возвращались к черно-белому негативу.

— Да, думаю, — признался он. — Давай еще выпьем.

— Ну что ж, давай, — сказала Тамара, протянула руку и взяла два бокала, стоящих на низком столике.

Рычагов наполнил их вином.

— За что выпьем? — спросил он.

— За тебя.

— Нет, давай лучше выпьем за нашего пациента.

— Я так и знала, — обронила женщина, — ты думаешь о нем.

— Да, этот случай не выходит у меня из головы, он уникален. Моего опыта не хватает, чтобы понять.

— А что ты хочешь понять?

— Я хочу понять, что с ним происходит.

— В каком смысле?

— В смысле, почему он молчит.

— Потому что он без сознания.

— Но даже в бессознательном состоянии человек обычно бредит.

— Но может быть, он еще не пришел в себя и скоро придет?

Рычагов не стал объяснять своей ассистентке, в общем-то, умной, толковой и талантливой, что его смущает. Он еще раз тряхнул головой и попытался забыть о Дорогине.

И это ему удалось, тем более, что Тамара была близка, податлива, ласкова и нежна с ним. Хирург даже на какое-то мгновение подумал: «Возможно, она меня любит».

Ему захотелось поверить в это и не только поверить, но и получить подтверждение. А за этим дело не стало. Они катались по полу, по мягкому ворсистому ковру. Плед сбился в валик, бокалы звенели на низком столике. Тамара покусывала губы, извивалась, стонала. Огонь в камине полыхал, и причудливые тени мужчины и женщины плясали на стене, дрожали, изгибались, сплетались и расплетались.

А за окнами шумел ветер. Где-то далеко, жалобно, как по покойнику, скулил пес, поскрипывали деревья.

— Как хорошо! — откинувшись на спину, устало прошептала женщина. — Боже, как хорошо лежать на ковре, слушать, как потрескивают поленья в камине, за окном завывает ветер и ни о чем не думать. Вот бы всю жизнь прожить так!

— А что тебе мешает? — спросил Рычагов, переворачиваясь на живот и испытующе глядя на женщину.

— Все надоедает: секс надоедает, работа надоедает… От всего устаешь, — призналась Тамара.

— А вот мне работа почему-то не надоедает.

«Потому что ты сумасшедший», — подумала Тамара, но сказала другое.

— Потому что ты очень любишь работу и без нее не можешь.

— Наверное, так оно и есть. Вот уже несколько дней я не оперировал и чувствую себя как не в своей тарелке. Знаешь, хирург, — Рычагов сел, накинул на плечи плед, — хирург, как скрипач, как пианист, должен работать каждый день, должен тренировать руки, чувства, голову. И при всем при этом я прекрасно понимаю, что никогда не смогу достигнуть совершенства, никогда не смогу воскресить человека из мертвых.