Андрей Воронин - Убийца не придет на похороны

— Вот метлы. Вот метла проволочная, а вот обыкновенная, — принялся показывать свой музей Пантелеич, перед этим включив свет в сарае. — Вот вилы, вот грабли, вот коса. Есть, правда, у нас и косилка, но я ее не люблю, возле забора с ней не развернешься, там только косой можно. Вот топоры, молотки, гвозди, вот шурупы, гайки, винты. В общем, тут всего хватает, — и Пантелеич принялся показывать банки из-под дорогого растворимого кофе, стоящие на полочке рядком. — Все по размерам разложено. Вон там, — Пантелеич подошел, и как змею за горло, поднял черный гофрированный шланг с наконечником, — это поливать деревья, траву, кусты, дорожки, чтобы пыли не было. Но сейчас и дождей хватает. Теперь пойдем покажу гараж.

Дорогин отрицательно покачал головой и указал пальцем на грабли.

— А, поработать хочешь? — догадался Пантелеич. — Что ж, это можно. За ночь листьев нападало, пойдем сгребем в кучу.

И мужчины, вооружившись граблями, покинули сарай, стали сгребать листья в большие золотистые ворохи. Пантелеич был на удивление разговорчив и ему было абсолютно все равно, понимает ли его этот странный мужчина, слышит его или просто кивает головой. Зато ему с приездом Муму стало веселее, появился хоть какой-то слушатель. Они вдвоем сгребли листья с дорожек, с лужайки перед домом.

Пантелеич все время сокрушался:

— Вот уж эти деревья! Сгребешь листья, сожжешь, а на следующий день их еще больше. Вот зимой лучше, листьев нету. Правда, снега хватает, бывает, как навалит… Вот эта дорожка, — и сторож показал на дорожку, ведущую от ворот к крыльцу дома, — глубокая, как траншея, становится. Да еще к гаражу подъезд чистить надо. Дальше-то, за воротами, грейдер приезжает, который шоссе чистит. Ему доктор лично платит. Но вообще, ты, Муму, ничего никому не говори, — и Пантелеич тут же рассмеялся собственному замечанию, — хотя кому ты скажешь, даже если бы и хотел! Вот не повезло тебе, говорить разучился. А раньше, наверное, говорил, песни пел? А сейчас спой чего-нибудь.

Дорогин замер, положил грабли у своих ног.

— Петь умеешь? Не понимаешь? — тряс головой Пантелеич. — Ну, вот так.

Сам Пантелеич ничего не помнил, знал лишь первые куплеты, да отдельные строчки. Но запел громко и уверенно:

— Ой, мороз, мороз…

Дорогин смотрел на дворника немигающим взглядом.

— Спой, — выдохнув, попросил Пантелеич.

Дорогин покачал головой, будто бы не понимая. И тогда Пантелеича осенило. Он пустился в пляс, притопывал, пытаясь отбить резиновыми сапогами чечетку на бетонной дорожке, хлопал в ладоши, бил себя по коленям. Дорогина это развеселило и он засмеялся.

— А, нравится? — воодушевился дворник. — Вот и моей хозяйке нравится, когда я танцую. Тут вы чем-то с ней похожи. Правда, если бы она не умела разговаривать, было бы совсем хорошо. А еще лучше, если бы она, мать ее… вообще не говорила и не слышала, да и не помнила ничего. А то же все помнит, все в уме держит, кому когда и сколько я одолжил денег, когда домой выпивши пришел. Ничего не забудет. Год пройдет, два, а она каких-то три рубля помнит, которые я возле магазина потерял. Правда, она думает, что я потерял, а я-то их пропил! — Пантелеич вздохнул, вспомнив те времена, когда за трешку можно было выпить по-настоящему.

Воспоминания о спиртном сделали его задумчивым и грустным.

— Холодно что-то. Поработали, сейчас неплохо бы и выпить. Пошли со мной. Много не будем, так, по чуть-чуть, чтобы согреться.

Пантелеич повел Дорогина в сарай, где в нижнем ящике верстака лежала начатая бутылка магазинной водки. Он с гордостью вытащил ее, правда, немного опасаясь, что о его заначке станет известно Муму, поставил ее на верстак и подмигнул.

— Водку любишь?

Дорогин кивнул.

— Муму…

— Кто же ее, родимую, не любит! Все любят, но много пить нельзя. Геннадий Федорович ой как не любит пьяных. Выпить — пожалуйста, но пьяных не потерпит. Так что ты смотри, — и Пантелеич отчаянно замотал головой. Затем снял кепку, пригладил редкие, некогда кучерявые, седые волосы.

— Устраивайся, — поставил рядом с верстаком табуретку. — Устраивайся, устраивайся.

Дорогин стоял. Тогда Пантелеич взял его за руку, подвел к табуретке и усадил. Сунул в руку стакан, свой поставил рядом с бутылкой. Откупорил пробку, жадно втянул носом в себя резкий запах спиртного, ноздри его затрепетали.

— А то ты все, наверное, — лекарства да таблетки. А это лучше любого лекарства — и греет, и веселит, в общем, то, что тебе надо. Поверь, я знаю не понаслышке, — и он налил Дорогину треть стакана, себе плеснул столько же. Бутылку закупорил и сунул во внутренний карман фуфайки. — Ну, поехали! За знакомство. Мужик ты, вроде, ничего, только плохо, что молчишь. Но я научу тебя разговаривать — получится.

Дорогин сделал глоток, водка обожгла горло, словно он проглотил горячий камешек. Тут же закашлялся и почувствовал резкую боль.

— Э-ка тебя! — сказал Пантелеич, рукавом вытирая губы и вытряхивая из помятой пачки сигарету.

Еще полчаса Пантелеич уже не наливая ни себе, ни Дорогину, рассказывал про свою удачную жизнь и про свою, благодаря доктору Рычагову, обеспеченную старость.

Дорогин слушал, запоминая болтовню старика. Из нее он выловил кое-что ценное: он понял, что доктор Рычагов не так прост, как кажется.

Дом Сергей уже изучил основательно и знал, что в небольшой пристройке оборудована маленькая больница с двумя палатами, а также есть маленькая комната без окон, приспособленная под операционную. Из всего этого Муму сделал вывод, что основным источником, в смысле финансов, для Рычагова является не государственная служба в городской больнице, а та практика, которой он занимается дома. Правда, сейчас палаты пустовали, но содержались в идеальной чистоте и были готовы в любой момент принять пациентов.

Оставалось тайной, кто же эти пациенты, на лечении которых основано благополучие Геннадия Федоровича Рычагова.

«Ничего, со временем я пойму и это».

Пантелеич выкатил из сарая велосипед, на багажнике которого была прикреплена корзина, натянул кепку почти на самые глаза, протер стекла очков и стал похож на заправского велогонщика. Прокатив велосипед несколько шагов, лихо, по-молодецки закинул ногу, пару раз вильнул, затем нашел равновесие и покатил к воротам.

Дорогин по-деловому затворил ворота и помахал на прощание рукой.

Рычагов застал своего пациента во дворе, у сарая. Дорогин держал в руках топор, а возле стены высилась аккуратная поленица свеженаколотых березовых дров.

— Рановато тебе еще топором махать, — сказал Рычагов.

— Хочется, — тихо ответил Дорогин.

— Ну, если только хочется. Как тебе Пантелеич?

— Болтлив не в меру, — сказал Дорогин.

— По сравнению с тобой — разговорчив. Лишнего он не сболтнет. Уже третий год при мне. А тебе всякую всячину рассказывает лишь потому, что я Пантелеичу внушил, будто ты ничего не слышишь и ничего никому не можешь рассказать.