Микаэль Юрас - Короткие слова – великие лекарства

Поскольку мне не с кем было говорить, я решил немного почитать. Я принес с собой книгу Жорж Санд, которую еще не читал: «Франсуа ле Шампи».

Моего соседа сменил напуганный мужчина, который постоянно оглядывался, словно на него с минуты на минуту должны были напасть. Он встретился со мной взглядом, и его выкатившиеся из орбит глаза остановились на моих.

– «Франсуа ле Шампи»!

– Вы знаете эту книгу?

– Если я ее знаю, значит, проклятие продолжается. Он все время говорит о ней: «Мама села подле моей кровати; она взяла роман «Франсуа ле Шампи», которому красноватый переплет и непонятное заглавие придавали в моих глазах отчетливую физиономию и таинственную притягательность» [37] Марсель Пруст. «В поисках утраченного времени», книга 1-я «В сторону Свана», перевод А.А. Франковского. ( Примеч. пер. ) . И тра-та-та…

– О чем вы говорите? О каком проклятии? Я с вами не знаком, месье.

– Месье, я ничего не имею против вас. Простите. Я говорил о проклятии книг. И в особенности одной книги – «В поисках утраченного времени».

– Я никогда не слышал об этом проклятии.

– Скажу вам только одно: остерегайтесь Пруста! Он среди нас! И он очень агрессивен! Час назад он набросился на меня посреди улицы. Он хотел меня задушить.

– Пруст? Но он…

– Нет, он не умер. Он повсюду.

К нему подошел полицейский и сказал:

– Месье Баррель, ваша очередь.

Мужчина встал; это заняло у него всего долю секунды, словно его подбросила вверх пружина. Я, наконец, не одинок: есть еще кто-то, живущий в литературе.

– До свидания, месье, счастлив был познакомиться с вами. Пожалейте себя: избавьтесь от этой книги.

На него напал Пруст! Я думаю, что на земле больше жертв его фраз, чем жертв самого бедняги Марселя.

– Идите за мной.

Это указание, адресованное мне, оборвало мои убийственные размышления.

– Значит, дело Аттал… Садитесь.

– Спасибо.

– Сожалею, что заставил вас ждать, но мы сейчас загружены выше головы.

– Я использовал это время для разговора с человеком, который терпеливо ждал вместе со мной.

Жерро, делая вид, что интересуется тем, что я делал в ожидании встречи с ним, искал в куче разноцветных переплетов папку с делом Мелани.

– Вы хорошо сделали: когда человек с кем-то разговаривает, время бежит быстрее. Кстати, я вас не спросил: вы здесь по делу Аттал, а не по другой причине?

– Будьте спокойны: я не заставлю вас заводить новое дело. Я вижу, что у вас их и так достаточно.

– Десятки дел, которые надо вести. А средств мало. Выводы можете сделать сами…

Жерро наконец вынул из кучи папку-карман сиреневого цвета, на которой можно было прочесть: «Аттал».

– Не стану вам лгать: у нас мало что есть. Дело начато не очень хорошо. Но наша команда работает активно.

– По пять минут в день на каждое дело.

– Вы шутите? Мы работаем над каждым делом очень серьезно.

– Да, я пошутил. Вы надеетесь когда-нибудь найти тех, кто напал на Мелани?

– Не знаю. След, который вы указали мне в прошлый раз, оказался сложней, чем я думал.

– Чэпмен?

– Да, Чэпмен. Мне будет очень трудно заставить его говорить.

– Вот как! Он отказывается встретиться с вами?

– Можно сказать, что да. Он умер.

– Умер?

– Невозможно быть мертвей, чем он сейчас.

Плохие новости следовали одна за другой, как барьеры на дистанции сто десять метров. К счастью, я пробегал под препятствиями.

– Да что же с ним случилось? Я видел его совсем недавно, и он был здоров.

– Чтобы умереть, достаточно одной секунды. Это не любовь: тут не нужна подготовка. Он неудачно упал в своем подвале. Дурацкий несчастный случай. Поскользнулся и разбился насмерть в один миг. Хоп! Чэпмен не сможет нам помочь.

Мне трудно было свыкнуться с мыслью о смерти Чэпмена, в моем последнем воспоминании он хвастался своей стиральной машиной. Человек, который умрет через несколько дней, не станет тратить свое время на разговор об электроприборе. Я понимал, что Чэпмен не предчувствовал близкую смерть, но все-таки. Говорить о стиральной машине – как это грустно. Оскар Уайльд что-то писал о том, как бессодержательны разговоры о погоде, хорошей или плохой. Я думаю, что, если бы он жил в XXI веке, он заменил бы погоду на стиральную машину. Человек недостоин быть живым, если делает центром своего разговора домашний электроаппарат.

– Я должен был увидеться с ним завтра.

– Он не придет. В четырнадцать часов его хоронят.

– Вместе с его стиральной машиной? – пробормотал я.

– Простите, вы что-то сказали?

– Нет, ничего. Я опечален.

– Мне показалось, что я расслышал «стиральная машина». Это меня испугало, потому что я задавал себе вопрос: при чем тут стиральная машина?

– Я бормотал какие-то пустяки. Повторяю вам: то, что случилось, меня потрясло.

Выходя из комиссариата, я вынул свой мобильный телефон и едва не набрал номер Чэпмена. Вызвать мертвого. Как будто он мог мне ответить: «Добрый день, Алекс, я умер. Извините, что беспокою вас. Я не приду на нашу завтрашнюю встречу. Передайте привет вашему соседу».

У мертвых нет телефонов, а если бы были, пришлось бы увеличить пропускную способность сетей связи, потому что у них было бы много чего сказать.

Я пришел в церковь, когда служба уже началась. Звучала песня Трене. Покойный очень любил ее, по словам одного из близких, который неуклюже произносил речь перед собравшимися.

Я хожу в религиозные здания только для того, чтобы взглянуть на произведения искусства, которые там находятся, – например, на распятие. Такой интерес сокращает число друзей до опасно малого. Зумба точно не производит этого действия. Но мода на зумбу быстро пройдет. А я люблю все долговечное – например, песни Трене. Когда меня упрекали за любовь к странным вещам, я сразу думал об этом модном танце только потому, что стены нашего города оклеены афишами, призывающими любителей сидячего образа жизни, у которых жирные пальцы, срочно пойти на одно из занятий по зумбе – туда, где столько ярких красок и шума. Эти афиши распространяются, как бубонная чума в XIV веке. Позволим людям выбирать, от чего им умирать – от жира или от танца.

Среди участников похоронной церемонии я узнал дружков Чэпмена, которые шли с ним в день демонстрации. Они смотрели хмуро и, разговаривая между собой, шептали слова на ухо, чтобы не нарушить ход церемонии. А может быть, еще и от страха перед божьим наказанием. Ведь самый гордый из них, их красноречивый друг, лежал в открытом гробу возле алтаря. «Обломов», лежащий человек. Было отчего испугаться. Как это может быть: несколько дней назад он говорил так уверенно, а теперь спит при всех в глубине начинающей ветшать церкви?

Чэпмен никогда не скажет мне, дочитал ли он до конца «Обломова», книгу о лежащем человеке. Священник восхвалял достоинства умершего. Прекрасный человек, образцовый семьянин, всю жизнь жертвовавший собой ради своих друзей… Мертвые всегда доблестней живых. Поэтому о мертвых и сожалеют. Впрочем, я плохо представлял себе, чтобы служитель церкви стал открыто критиковать Чэпмена: «Дрянь, жалкий ничтожный человек, способный броситься в погоню за извращенцем…» Нет, такие слова священник не мог бы произнести – разве что решил бы мгновенно и ярко покончить со своей церковной карьерой. Следующая остановка: Отлучение.