Елена Роговая - И здрасте вам через окно!

– А мне за них нечего переживать, не родственники, – небрежно произнес захмелевший Савелий. – За тебя, Зяма, сильно волнуюсь, потому живешь ты со мной в тесной близости, а оттого я должен знать, не мародерил ли ты на вражеской территории. Подвигов я твоих унизить не хочу – не видел, а вот про моральный облик скажу – пошатнулся он. Волнение у меня вызывает то, с каким несоветским энтузиазмом ты полную мотоциклетку вещей приволок. Вон, Измаил Гершевич, кроме ранения, домой ничего не принес.

– Так у него возможности не было. В госпиталях, кроме бинтов и йоду, ничего тебе не дадут.

– А у тебя, стало быть, возможность была, и ты ее не упустил.

– Что-то меня сомневать начинает, уважаемый сосед, ваше подозрительное отношение ко мне. Вы хочите сказать, что я не заслужил права привезти семье подарки?

– Может, и заслужил, раз медали на груди висят, да только человек, скотина такая, при виде добра может и совестью своей поступиться, – продолжал язвить Савелий. – Кто первый предложил стопку за товарищей погибших выпить? Ты или Изя? Изя. А ты о чем в это время думал? Не знаешь? А я знаю. Думал ты о том, что мала люлька у твоего трофейного мотоцикла.

– Сава, как ви можете! – возмутился Семен. – Человек живой вернулся с фронта. Тут радоваться нужно, а ви такое говорите.

– Могу, потому и говорю. Рассказывали мне, как некоторые солдаты вещи у немцев отнимали.

– Ах, вот вы о чем забеспокоились, глядя на мотоцикл! Так я вам скажу, уважаемый сосед, «барахольство», конечно, было, как вошли в Европу, да только по первости. Соблазн появился великий, глядя на то, как они живут. У них даже туалеты в деревнях кафелем выложены! Заходили в брошенные дома и брали все, что хотели. Если не могли унести, так ломали. Специально ломали, из-за мести, что живут они в роскоши, полном достатке, а на нас полезли. Мало им своего было? Что не могли унести – расстреливали. По зеркалам, мебели, посуде с золотыми завитушками очередью автоматной лупили. В соседней роте солдаты белый рояль сожгли. Многие его только на картинках и видели, а тут настоящий! Побрякали по клавишам, вытащили его во двор, разломали и сожгли без всякой жалости. А знаешь почему? Да легче бойцам от этого становилось, злобу, накопленную за годы войны, вымещали. Мстили за дома наши разрушенные, за женщин изнасилованных и дитев убитых. Сами не понимали, что делали. Разум мутился от подвернувшейся нам возможности. Продолжалось это, пока в соседней части бойцы снаряды с обозов не повыбрасывали: место под собранное барахло высвобождали. Наступать нужно, а стрелять нечем. Сначала немец дал нашим жару, а тому, кто жив остался, – командование. Виновных после этого случая показательно расстреляли и издали приказ о мародерстве.

Поглядело начальство, какой бардак происходит в частях из-за брошенной роскоши, и разрешило солдатам высылать домой посылки раз в месяц. Нельзя бойца обижать. Он же о семье своей денно и нощно думает. Видит ничейное, а мысль сразу о доме, мол, как бы в хозяйстве пригодилось. Трофейные комитеты добро собирали оставленное и свозили на склады. Там уже бойцам по списку утвержденному выдавали. Многие солдаты немецкие вещи из принципа не брали, а только товары с русской этикеткой, которые фрицы из нашей страны вывезли. Назад таким образом возвращали. А еще было, пошлет солдат родным посылку, а в ней вместо отреза на платье и ботиночек детских камни да ветошь натолканная приходила. Наши на почтах грабили. Потому, дорогой сосед, надежнее самому до дому радость довезти. Освободили польскую деревню, а вдогонку нам петиция, мол, разграбили местных жителев, пока на постое у них были. Расследование началось. Из всего, что они перечислили, ничего не нашли. Тогда стали допрос крестьянам чинить, а они в показаниях и запутались: то одно украли у них, то другое, то мед из ульев, то сапоги хромовые. Потом оказалось, что воровства-то и не было. Деньгу они на советском солдате зашибить хотели. Шли по Европе, городами красивыми любовались, людей от черной нечисти освобождали, погибая, а они нам в лицо за это смеялись и «швайн» называли. И такая жгучая обида после услышанного накатывала, что душу враз переворачивало и опустошало за неблагодарность людскую. За кого гибнем? Кого освобождаем? Никого не люблю, кроме СССР, кроме тех народов, что живут у нас. Не верю теперь ни в какие дружбы с поляками и всякими там литовцами.

Выплеснув разом, что скопилось в душе за фронтовые годы, Зиновий утер рукавом набежавшую слезу, махнул рукой в сторону Савелия и ушел. Над столом нависла тишина – прозрачная и тягучая, словно смола на еловом дереве после надлома ветки. Даже пение птиц и жужжание комаров не посмели нарушить молчание.

Именно в этот момент с неба упала яркая звезда. Вырвавшись на свободу, вспыхнула, как порох, пронеслась с космической скоростью по небосводу и, зацепившись длинным хвостом за крону старого платана, упала во дворе по улице Преображенской.

– Д-дд-обрый в-вечер, – раздался голос Александра Владимировича, которого Сара Моисеевна пригласила на ужин. – П-почему такая тишина по случаю радости?

– Александр Владимирович, ви имеете интерес? – вздыхая, произнесла Сара. – Так я вам отвечу. Сава обидел Зиновия Аркадьевича и сидит себе спокойно, бесчувственный человек, животных лепит. Вам что положить на тарелочку? Хотя, зачем спрашивать? Добочка, зачерпните соседу половничек борща и будьте уверены, вам повезло с мужем. Он отходчивый. Мине говорить не нужно, я вижу, за каким поворотом притаилось счастье. Посидит немножко в тишине и придет. После фронта такое бывает. Хана, передайте сюда пирожки с капустой, а детям с вишнями. Она в этом году замечательная уродилась, ягоды крупные, сочные. Ви только попробуйте!

– Об-бязательно, обязательно, но после борща. Это же д-дэсэрт, Сара Моисеевна.

– Сначала выпить, – вклинился в разговор Савелий, разливая водку по рюмкам. – Хочите слово сказать или?..

– Д-да, вроде бы, нет причины б-без слов пить. Все живы, здоровы и вкусно ужинают. А вот за мир предлагаю выпить. И если уж не во всем мире, так хотя бы в наших домах.

– Поддерживаю, – согласился Савелий, резко выдохнул и опрокинул рюмку водки, ни с кем не чокаясь. – Пожалели Зямку, а я, значит, никто – прыщ и слова не имею сказать. Осуждаете?

– Сава, тише, – одернула мужа Мирав. – Выпил, так уже сиди и не спрашивай себе вопросы. Всем было хорошо и красиво, когда ты молча делал жирафа. Может, пойдем домой, пока ещче хуже не стало?

– Вот тебе дулю, и купи себе трактор, а я еще поприсутствую на свежем воздухе. Правда, Семен Григорьевич? Яшка, зови сюда отца и скажи ему, пусть не обижается. Возможно, я изменю мнение на его счет.

– Деточка, не слушай. Он завидует твоему папе, вот грубость и лезет наружу. Или хочите сказать, вам нет дела до Зяминого мотоцикла? – вновь переключилась Сара на соседа.