Елена Роговая - И здрасте вам через окно!

– Сара, если ви думаете, что Саве есть дел до фашистских техник, то я вас умоляю, – заступилась за мужа Мирав. – Савелий всегда умел хорошо жить и уже в Зямины года только на сборе ветоши наторговал себе на учиться экономистом. Только зачем ему этих чужих цифер, когда есть свое посчитать? Когда мы поженились, то имели щикарный отдых на Кавказе. Ви себе могли такое позволить в медовый месяц? А ми себе позволили. Правда, Сава?

– Правда. На Кавказе готовят почти так же вкусно, как моя мама.

– Можно подумать, моя мама не умела сделать цимес.

– Умела, только после ее блюд в сортире меня сильно сомневало, что я ел мягкую халу. Зад шкрябало так, что дайте платочек утереть слезу.

– Всегда знала, что ты ее недолюбливал. Зачем я только вышла за тебя замуж!

– Мирав, я любил тещу ровно столько же, сколько она любила меня, когда я сделал тебе предложение. В тот день она светилась от счастья. Хотя вру, второй раз она излучала свет у нас в гостях после фаршированной рыбы. Мама, царствие ей небесное, готовила ее так, что всегда умирающий сосед дядя Лейба, на всякий случай, спрашивал жену про горчицу с хреном и откладывал час кончины на следующий день. Как говорится, задержите дыхание и подождите в сторонке.

Два с лишним часа наши соседи имели удовольствие глубоко вдыхать запах гефильте фиш. И заметьте, несмотря на такую потерю, она не становилась хуже, а даже наоборот. Как только рыба охлаждалась в ледяном погребе, мы завсегда угощали ей соседей. И никто не мог сказать, что Фрида Лазаревна Ватман, царствие ей небесное, а вам всем здоровья, не имела понятия о вкусной и здоровой пище.

– Сава, я думаю, ваша мама не обидится, если я похвалю присутствующих женщин за ужин? С тех пор как погибли моя жена и дети, я ничего вкуснее не ел, чем это борщ, – сказал Александр Владимирович.

– Это Добочке скажите спасибо, – подсказала Хана.

При этих словах Дебора покраснела и отмахнулась рукой от похвалы, словно стыдясь своего мастерства. Чтобы перевести разговор в другое русло, она быстро положила на тарелку несколько пирожков и поднесла соседу.

– Лучше попробуйте, как готовит Сара Моисеевна. Вы обещали. Она у нас искусная стряпуха.

Будто драгоценную чашу, забрал Александр Владимирович выпечку из Дебориных рук, незаметно касаясь гладкой кожи ее запястья. Не успев прожевать первый кусок, он застыл в изумлении.

– Сидите так и не двигайтесь, – умоляюще произнес он, глядя на Добу. – Прошу вас, замрите на несколько минут.

Сосед пулей вылетел из-за стола, на ходу дожевывая пирог, и уже через минуту вернулся с альбомом для рисования и карандашом. Делая быстрые наброски, он то и дело приговаривал:

– Вы не женщина. Вы – богиня, мадонна! Только взгляните на нее, как она хороша в своей грусти!

Все разом посмотрели на Зямину жену. Она сидела, склонившись над столом, слегка опираясь щекой на руку. Свет от фонарного столба мягко освещал рыжеватые волосы, оттеняя золотистость прядей. Выразительные миндалевидные глаза с густыми ресницами придавали лицу задумчивость и мечтательность, а непослушные локоны, вырвавшись из плена на свободу, ниспадали на смуглые округлые плечи, покрытые легким газовым шарфом. Она не была утонченной красавицей, но именно такой тип во все времена будоражил сознание поэтов и художников.

Александр Владимирович легко скользил по листу карандашом, замирал на секунду-другую, внимательно рассматривая Дебору, и торопливо переносил увиденное на бумагу, словно боялся упустить что-то важное, без чего рисунок будет неубедительным, а главное – анатомически неправильным. Казалось, рука без ведома художника выводит контуры лица и тела. Иногда он почти не касался листа, и линия от этого получалась воздушной и тонкой, придавая объем и форму изображению. Иногда, зажав карандаш в ладони и придерживая его большим пальцем, он спешно наносил тень на лоб и скулы, отчего с каждым штрихом изображение оживало и становилось реальным. Вот уже глаза обрели зрение и совершенно осознанно смотрели на художника, а выбившаяся из-под заколки прядь, словно змейка, изящно лежала завитком на плече. Все с восхищением наблюдали за работой художника и удивлялись, как из хаотичных и прерывистых черточек рождается портрет, очень похожий на Дебору Казимировну.

– А я вот что подумал…

Все разом повернули головы и увидели Зиновия Аркадьевича, держащего в руках что-то очень похожее на серый картон, но почему-то свернутый в трубочку. Он стоял, как провинившийся ребенок, и теребил в руках от волнения рулончик, закручивая его еще туже.

– Прав был Савелий. Несправедливо, когда у одного есть все, а другим – ничего. Не по-советски это. Поэтому решил я разделить немецкую картину на всех. Пускай каждый выберет понравившуюся часть и прибьет дома на стенку.

Он сдвинул грязную посуду в сторонку и, разглаживая шершавой рукой каждую часть, разложил четыре квадрата в той последовательности, когда они еще были единым целым. Загибающиеся кончики он придавил для надежности рюмками и отошел в сторонку, чтобы не мешать просмотру.

– Выбирайте, кому что нравится, – радостно произнес Зяма, будучи абсолютно уверенным в том, что соседи по достоинству оценят добровольную сдачу и раздел трофеев.

Первой отреагировала тетя Сара. Так как все прекрасное было ей совершенно не чуждо, она шустро встала со стула, расправила смятый подол платья и, опираясь на край стола, подошла поближе. Глаза ее светились неподдельным интересом.

– Какая прэлесть! Зямочка, ви нас балуете. Конечно, это не иголочки для патефона, но от красивой картинки грех отказываться. Скажу честно, цельная и в золоченой раме мине нравилась больше. Сема, две симпатишных женщчины в красивых платьях в нижнем левом углу нас устроят? Или брать правую часть с продуктами?

Она покрутила картины в руках, достала из грудей носовой платок и промокнула вспотевший от волнения лоб. Боясь прогадать, Сара решила обратиться за советом к специалисту:

– Дорогой наш художник, может быть, скажете пару слов за эти рисунки? Я прям теряюсь и не знаю, на чем остановиться.

– М-может быть, – осторожно произнес сосед, откладывая альбом в сторону, но, сделав пару шагов, замер, как вкопанный.

– Да ви поближе подходите, не стесняйтесь. Не на базаре, – подбодрил соседа Зиновий.

– Вы где ее взяли? – дрожащим голосом произнес Александр Владимирович.

– Да из фашистской Германии привез. За две пачки папирос у солдата выменял, – опередил всех с ответом Савелий.

Александр Владимирович закрыл лицо руками и покачал головой, словно произошло что-то ужасное и непоправимое.

– Н-не может быть. Н-не может быть, – шептал он, соединяя трясущимися и непослушными пальцами разрезанные части.