Игорь Савельев - Ложь Гамлета

— Серьезно? Обратился к вам? Они знают о вашем существовании?

— А вы не паясничайте, Олег Евгеньевич, ситуация, действительно, очень серьезная. Вот у меня список наиболее активных, агрессивных адептов этой, так сказать, группы, они же, по сути — главные жертвы…

Ну да. Распечатка списка участников (!) какого-то закрытого сообщества «ВКонтакте» — это прямо-таки вершина борьбы за тотальную бумагизацию всей страны. Со скептической ухмылкой, Олег листал: и сколько же здесь? Тридцать страниц? Нет, девятнадцать…

Он замер, вернулся. Рассмотрел аватарку. Потылицына Анна. На черно-белой печати видно плохо, фото размером с монету. Олег сощурился, но так не лучше. Смотрел и смотрел.

— Я вижу, вас это заинтересовало, — язвил СС.

— Ну, вы всегда знаете, чем меня… И что? У вас есть контакты всех этих людей? Это реальные люди? И Самурай Адский? А если я захочу сейчас с ним побеседовать? Или, например, вот с этой девушкой?

— Я вам советую в первую очередь обратить внимание на тех, против чьих фамилий стоит птичка.

«Птичка». Только тут Олег заметил, что некоторые, действительно, слабенько помечены на полях — немногие, человек, может, пять-семь на весь список.

— О-о, какой сервис!..

Они расстались в ядовитых полупоклонах, но, стерев ухмылку уже в приемной, Олег через секунду уже не помнил ни о перемонтаже, ни о чем. Он пытался было присесть куда-нибудь на подоконник в пустом коридоре, заныкаться в какой-нибудь уголок, но эти коридоры были задуманы так, что присесть было некуда. Подоконники закрыты шторами — рябью, чешуйкой, как угодно. Олег на автомате спустился буфет, про который ходили слухи, что цены здесь копеечно-символические, издевательство над народом, но, покупая кофе, он даже не заметил, сколько заплатил.

Так.

Найти в поиске девушку с редкой фамилией Потылицына не составило никакого труда.

Он рассматривал фото, теперь полноценное: да. Только странно. Плохой свет, кривая композиция (кривые чьи-то руки, потому что явно это не селфи); желто высвеченное лицо на фоне унылой стены. Такую фотку на аватарку можно было поставить только в порядке самоиронии… до которой она, видимо, доросла. Больше — никаких фоток. Ничего ценного, кроме, действительно, безликих репостов на тему «Руки прочь от Коноевского». (Олег уже видел, конечно, все эти залихватские ссылки, заушательские статьи. Сборы подписей на Change.org. Глаза бы уже не смотрели.) Ничего интересного. Ну, дата рождения. Ну, без сюрпризов. Но хотя бы настоящее имя, — а фото в стиле жесткого doc только на подлинность и настраивало, — разве не главный сюрприз?

Он знал ее как Газозу. И ничего смешного, хотя смешно, конечно. Ну, в ночь знакомства он был таким пришибленным, что ему было почти наплевать. Да и какой ерунды не придумает обесцвеченная малолетка, явно взявшая себе в кумиры певичку — как ее? — Глюкозу?.. Сильно позже уже, любопытства ради, он спросил, а что это вообще значит. Оказывается, газозой в Турции называется обычная газировка, «мне просто нравится это слово». Ну, оk. Правда, от Олега, всегда с ней — как бы расслабленно-ленного, не укрылся не то что восторг… Когда она говорила о Турции… Конечно, нет, «восторгом» какую-либо ее реакцию вообще нельзя было назвать: как обычный трудный подросток, она любовалась собой, такой, которой сам черт не брат, поэтому изображала равнодушие или презрение non stop, бросала гадости, закуривала с таким шиком, как будто для кого-то это провокация. Но какое-то движение в интонации — Олег тогда все же уловил. Ему хватило, чтобы понять, что она, может, однажды когда-то — в детстве? — попала в Турцию, и это самое значительное воспоминание ее жизни. С Газозой вообще всё и сразу было понятно — и вероятный побег из дома, и, вероятно, дом-то такой, из которого сбегай — не сбегай, все равно всем плевать.

Сама она ничего об этом не рассказывала, Олег и не спрашивал. Он вообще проживал сложный период жизни (но веселый). Если бы рядом присела не Газоза, а корабль пришельцев, он бы не удивился.

Его метнуло тогда радикально: после сонного царства барнаульского телевидения, где «24» в названии было только ради красного словца (а на самом деле — двухчасовые обеды и винишко в гримерках по пятницам), и почти без промежуточной остановки в Москве, где они успели только снять убитую хрущобу у черта на куличках, но даже не обустроились, так, бросили сумки. И вперед — в другую провинцию (в артиллерии это называется «перелет»). В Тулу, на выборы мэра. В пиар-бригаду. Баксы заколачивать. Доллары в штаб подвозили инкассаторскими машинами прямо из Москвы, ну да и «объем работ» соответствовал. Кампания сложная, почти кровавая, а главное, затяжная, на измор. Если уж в Барнауле на вывеске было «24», то здесь следовало писать все «96».

Олег не помнил себя. Он, например, совершенно не помнил, зачем периодически ездил в Москву — не отоспаться же: тульская гостиница и то была лучше их московского «дома», да и об «отоспаться» вопрос вообще не стоял. Разве что в электричке. Час пятьдесят четыре. Он запомнил навсегда, потому что каждая оцепенелая минута в полупустом полночном вагоне была ценной. Но и там нельзя было провалиться вполне: что-то все время мешало; при нем были то какие-то деньги, то какие-то документы… Ездили с Юрцом посменно. Сна не было. Ад замороженности. Когда в час ночи он стоял на пустой Курской, ожидая последний поезд, вот эта странная монотонная нота, необъяснимый звук метро, который есть только ночью, когда ждешь по десять минут один, — казалось — проточил борозду у него в мозгах.

Он приезжал в Ясенево. Сна не было. Плутал по темным дворам, через раз промахиваясь мимо дома. Сна не было. (Хрущевки начали сносить, но он этого как-то не заставал, только обнаруживал изредка в светлое время суток — тут же, вроде, тоже стоял дом? — а осталась гигантская грядка. Но ландшафт, таким образом, постоянно менялся.) Не разуваясь, проходил на кухню, доставал бутылку виски (в холодильнике ничего больше не было), выпивал полстакана, анастезически обжигаясь. Сна не было. Тогда начинало светать.

Несмотря на два часа ночи, возле метро еще слабо пульсировала какая-то жизнь, таксисты зазывали ехать дальше, иногда кто-то кого-то бил. Трехэтажный стеклянный торгушник, надстроенный над метро, не закрывался в принципе, по углам дремали на стульях охранники. Здесь работала круглосуточная сушовня, в которой царило все то же оцепенение неспособных уснуть: по два, по три человека, чаще кто-то тихонько бухал, и даже говорили тут все вполголоса. Иногда Олег заходил сюда что-нибудь съесть, даже не ради «съесть», потому что чувства голода в эти три месяца тоже отшибло (он выпал из всех джинсов), а просто — тянул зачем-то резиновое время и эту метроноту в голове.