Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

Не сразу, но Митя извинился. Он пришёл к ней в больницу с мамой и плюшевым щенком. Высокомерная девочка сделала вид, что дуется, но на самом деле ей очень понравился щенок.

— Димон, ты чё не ешь-то?

Математика прошла, — а он и не заметил! Сидели с пацанами в столовке. На большую перемену они приходят сюда съесть по маленькой пицце и выпить по компоту.

Неужели всегда они будут ходить так в столовку?..

— Всегда-всегда. А когда эти облака перелезу, я в космос пойду!

Это Ярик говорил. Фамилия у него такая — Яриков, а имя скучное — Антоша. Он был на два класса старше, знакомый по продлёнке: длинноух, длинноног. Когда проходит мимо памятника Ленину — всегда снимает шапку. Вообще, от Ярика пахло тухлыми яйцами — никто не знает, почему.

— Да ладно гнать! Космос родители придумали. Там Бог за облаками сидит. И у него борода седая, — это Финн говорил. Он тоже из старших. Прозвали его Финном, потому что он любил хвастнуть своей бабушкой в Финляндии. Он всегда обжирался с героическим видом. А вообще его много били и обижали. Митя водился с лохами. Да.

— А я по бороде его полезу! — ответил Ярик и расхохотался.

Мальчишки доели и отсидели ещё три урока в разных классах. Кончилось. Кто в кинотеатр намылился, кто «стрелку» смотреть. А во дворе УАЗик заброшенный стоит; Митя с Яриком и Финном — туда.

Ветер гонял листья осени, а солнышко тихо радовалось со всеми, что уроки кончились.

— Слушайте, ребят, а вы не знаете, от чего хомяк может устать? — спросил Митя, побрякивая ранцем.

— Чего? — Финн не понял.

— Ну, хомяк. Лёг на бок и устал. Ещё мама утром сказала: «он умер».

— Ха-а-а! Ну, Димон, поздравляю! У тебя хомяк сдох. — Ярик хохотал.

— Как это — сдох?

Они остановились у киоска с мороженным. Денежек не хватало.

— А так это. — Ярик шмыгнул. — Всё. Нет его.

Финн прогундосил:

— У меня собачка в том году тоже умерла. Я у родителей спросил, что такое смерть, а они объяснили. Я сначала плакал, а потом они сказали, что это всё равно не скоро будет, и вообще не со мной. А собачка в раю собачьем оказалась. И будет жить там вечно-вечно.

— Хомяков для того и покупают, чтоб смерть показать. А я с самого детства знал, что такое смерть! — Ярик крутился на фонарном столбе. И остановился. — Слушай, Димон, а его не выбросили ещё?

— Да нет вроде.

— А давайте его похороним?

— Похороним? — Митя переспросил.

— Ну да, закопаем. Это весело. Пошли!

Они двинулись к Мите. По дороге Ярик — самый опытный в деле смерти — что-то рассказывал. Митя не слушал: он шёл и тихо думал: и что — его тоже не будет? Он тоже у м р ё т?? И что потом?

— Ничего! Совершенное ничего! — рассказывал Ярик.

— Но мне бабушка говорила… — Финн подобрал палку и шёл с ней как с посохом. Остальным тоже захотелось себе посохи, но они уже пришли.

Тихо-тихо вставить ключ. В подъезде эхо: Ярик с Финном болтают — палево. Провернуть. Нет. На работе все.

Ребята ввалились в квартиру. У клетки Ярик увидел распятие:

— Смех на палочке! — сказал он, снял распятие и сунул его в трусы.

— Ты чё творишь! — Финн отобрал у него распятие, поцеловал зачем-то и повесил обратно. Ярик ржал и ржал.

Митю это не слишком волновало: он опять слышал запах пластилина.

— Фу! Как шумно он у вас гниёт! — Ярик сказал. — Лопата есть?

Митя стал искать. Он знал, где лежат молоток, пила и отцовская опасная бритва, — но лопаты у них не было.

— А ложка не пойдёт? — спросил Финн неуверенно.

Они пошли в другой двор, — боялись, что соседи увидят. По пути Финн нашёл банку из-под пива: он наступил так, чтобы она осталась на ботинке, и, грохоча, с ней пошёл.

— Без второй не то, — сказал Ярик и щёлкнул пальцами (он один умел).

Шустрика несли в пенале: это Митя настоял, что хомяк не мусор.

— А копать кто будет? — спросил Митя. (Уже пришли.)

— Хозяин должен. — Ярик улыбнулся гадко-гадко.

Митя почему-то решил не спорить.

Земля подмёрзла, и ложка её не брала: только крошила — да и то как-то поверху. Митя обломал о землю все ногти и испачкал штаны (мама убьёт). Но что-то он выкопал. Ярик ему сказал:

— Достаточно.

Тем временем Финн из двух палочек и жвачки сделал маленький крест. Ярик больно стукнул его палкой и выбросил поделку. А потом сказал:

— Ну. Хороним!

Митя дрожащими руками взял тушку Шустрика: она была мокрая и холодная: как будто водоросли. Морщась, он бросил её в яму, ногой набросал земли и притоптал.

— Речи будем говорить? — спросил Финн.

— Не полагается, — сказал Ярик и трижды плюнул на могилку. Финн всё-таки нашёл крест и поставил его. Все трое — сложили руки за спиною.

Наступила тишина: необъятная и страшная. Митя с судорожью вслушивался и вертел головой. Он опять чувствовал запах пластилина.

Почему?

Ещё он чувствовал, какая холодная уже осень. Как холодно будет теперь. Как скучно и глупо в школе и дальше. Митя чувствовал, что Ярик врёт, — что не могло Шустрика не стать совсем. И в то же время Митя чувствовал, что Финн врёт, — что нет никакого хомячьего рая и доброго дедушки с голубыми глазами, что подсыпает им корм.

Митя упал на колени и поцеловал землю. Он заметил, что расплакался, заметил, что мальчики заметили и испугались, — но не умел притворяться и плакал дальше. А потом — сам не заметил, как зашептал:

— Шустрик, скажи!.. Шустрик, ну скажи ты!..

Хомяк безмолвствовал.

По правде говоря, собак я как-то не очень. Нет, они классные ребята; я любил прогуливать школу, сидя во двориках с бродяжками и бросая им хлеб. Но… слишком они прямолинейные, что ли?

Другое дело — кошки. Существа пушистые и чарующие. Самое главное: кошке совершенно плевать на тебя. Всякий раз, идя гладиться, она — снисходит. Да! Кошка честна в своём эгоизме!..

Ну вот. Поехал я к Сюсе в Бутово. А у неё собака: зовут Вафля. Истеричка несусветная. Чуть что — подымает вой; если при ней сказать слово «птички» — кидается к окну. И к Сюсе не пускает — всё играть да увиваться у её ног норовит. Приходится кричать на дурынду-собаку, уходить в другую комнату и строить баррикаду: тогда только и можно заключить Сюсю в объятья и наконец-то её поцеловать.

— Ну ты чего, она же просто ревнует! — смеялась Сюся.

А будто я Сюсю к этой Вафле не ревновал!

Но ничего — мы с Сюсей поели, улеглись на диван и включили Нила Янга: соло из «Мертвеца». Шум ветра уступает электрогитаре — тягучей и пронизывающей. Колонки на максимуме — вся комната вибрирует от гула. Мы проследовали по изгибистой грунтовой дороге прочь из города, пересекли поля и леса, перешли реку вброд, поднялись в горы, наткнулись на берёзовую опушку и вышли наконец к океану. Там сидел у костра какой-то индеец и говорил нам странные, непонятные слова…