Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

— Хм. Да как его есть-то, если он деревянный какой-то? — Игорюшка мял в руках этот странный фрукт и даже попробовал надкусить.

— Да не так же, горе ты моё луковое!

Зоечка надрезала гранат, выудила ягодку и положила ему в рот.

— Хм… Хм… Хм… Похоже на лимон и… — Не раскрывая глаз, он подбирал слово. — Помидор, что ли?

— Точно! На помидор!

Гранатные ягодки они брали по одной, а косточки блаженно сплёвывали в миску. За таким неожиданным ужином Игорюшка и спросил:

— А зачем нам столько этой прелести?

— Продавать. Скоро Новый год же — вот и будет новенький товар.

Дело в том, что Новый год в Аэрославле праздновали первого сентября (у аэрославчан вообще много причуд).

— Ну зачем ты напомнила? — Игорюшка весь скривился и накрыл лицо ладонью. — Опять открывать форточки, чтобы новый год вошёл, а старый вышел… Опять жечь старые газеты… Опять ёлку перевёрнутую ставить…

— Не дидюкничай. Продадим гранатов — на праздники поедем куда-нибудь. На Новую Землю или в Мурманск.

— Хм. Тогда уж лучше в Копенгаген, — мечтал Игорюшка, забывая про котлету в кармане.

На следующий день Игорюшка подбросил Зоечку на рынок и отправился по своим делам. График известный: вози этих-то, води то-то, кушай иван-чай с такими-то. Зоечка тем временем бойко продвигала новый продукт. Это было непросто. Самый ходовой товар в Аэрославле — спирт. Ну и на верёвки с мылом в некоторые сезоны спрос возрастает. А тут — нате! Гранат какой-то. И даже взорвать нельзя. Ерунда какая-то! Нет-нет, мы лучше к следующему лотку пойдём…

Зоечка обижалась и дулась. И опять тащила ящик домой.

Придумать они много что пытались. Вынимали ягодки и продавали их в стаканчиках. Отжимали сок и делали из него разные соусы. Да что уж там: настойку гранатовую даже выучились гнать.

Не-а. Народ в Аэрославле — слишком консервативен.

Потратилась на эту посылку Зоечка прилично, а кушать стало почти совсем нечего. И Новый год уже на макушки-то наступал, по плечам стучал — подгонял!

Чуда, вопреки суевериям, не случилось. Гранаты не брали, и ящик так и остался лежать в куту мёртвым грузом.

Благо, что добрые соседи, зная о бедстве семьи Красномосковских, наготовили еды и напросились в гости (здесь обычно напрашиваются в гости, а не приглашают). Получилось шумное и весёлое застолье. Некоторых гостей даже удалось угостить гранатовым соком…

И вдруг, за час до священного открывания форточек, появилась замечательная мысль. На уродливую и зло сыпавшую иглами перевёрнутую ель понаставили и понавесили гранатов: гости тоже участвовали. Хохотали, пихались и мешались. Потом — встали полукругом и загляделись.

— Так, поди, и выглядит гранатовое дерево в твоём Узбекистане, — сказал Игорюшка. Его усы — радостно приплясывали.

— Наверное, — отвечала Зоечка понежневшим голосом. Она потянулась к платку, не обнаружила его и так и оставила руку на груди.

— А хороши! — заметил кто-то из гостей.

Все они молча смотрели, как гранаты подпрыгивают на качающихся веточках и переливаются своими розовыми бочками.

Так в Аэрославле появилась новая традиция.

Когда мне рассказали про село Загоново, — я взял гитару, пошёл в переход, заработал сколько-то денег и тут же отправился.

Загоново это расположилось на полпути из Москвы в Волгоград — вроде как за Борисоглебском. От полустанка ещё порядочно километров пришлось ехать на телеге, — добродушный мужик из соседней деревни согласился меня подвезти. Три часа тряски, живописные колдобины, невероятная грязь; иногда приходилось слезать и толкать воз. Вот. Приехали. А мужик помахал — и двинул. Ему дальше.

Тоскливые просторы. Дома со скошенными гримасами, заборы, заросшие бурьяном, захудалые деревца́, речка бурчит в сторонке. По просёлочной дороге плетётся дохлый пёс: он пытается пообедать палкой.

Церковь есть, но как будто пережила бомбардировку. Даже завзятый атеист возмутился бы: ну нельзя так бесчеловечно обращаться с досками — вы бы их сожгли, что ли? Крыша состоит из дыр. Заглядывать страшно.

Я шатался в поисках сельпо, чтобы купить сигарет. Но не было здесь даже колодца.

Решил постучаться к кому-нибудь. Под предлогом жажды зайти в гости, а там ловкими вопросами выведать, что за горе такое посетило село Загоново, что тут никто ничего не делает? Постучался — не открыли.

Раз, два. На третий — дверь удосужилась распахнуться, и я увидел запущенную женщину, выряженную в обноски.

— У вас случилось что? — поинтересовался я. Ответили хлопком двери. Мой нос был опасно близок. Я ещё побродил и уселся у чьего-то забора.

Тогда я заметил паренька лет пятнадцати: в рубахе и комбинезоне, — хотя ему пошли бы свободные от предрассудков моды сельские штаны. На боку его болталась сумка; он насвистывал затейливую мелодийку.

— А! Гости? Ну-ну. — Он заметил меня и остановился. Не отвернулся, не продолжил путь, а подошёл ко мне и представился: — Володя, часовичок.

Приложил правую ладошку к груди, поклонился да и подсел ко мне.

Моя вытянутая навстречу рука так и осталась висеть в воздухе.

— Вы здесь работаете? — спросил я.

— Так-то, я один тут работаю. Хожу по селу, часы завожу. Они тут всё старые, напольные, только я механизму знаю. Нашим-то не до того! Тоска у них! — Володя сильно жестикулировал: то рукой махнёт, то ладонью по лицу проведёт, то затылок почешет.

— А в чём дело? Случилось что? Или сами по себе затосковали?

— Сами всё, сами!.. Хе-хе. Вот, видишь: на ровном же месте село?

Я бросил взгляд в сторону холмов. Если их не считать…

— Ну да.

— Так отчего б на ровном месте не взгрустнуть? — Он захохотал.

— Послушайте, но должна причина быть-то! А то похоже, что они из пальца тоску высасывают.

— Тёмный ты. Натуральная тоска, она всегда из пальца, а не из напасти.

Он предложил пройтись с ним и помочь с часами в паре домов — заодно погляжу, как дело обстоит. Я кивнул. Мы зашагали по вязкой дороге.

В первом доме — грустный мужик сидел за столом: макал перо в чернильницу и писал. Нас не заметил. Возились мы с Володей долго (я светил фонариком и подавал инструменты), но мне понравилось.

Уходя, я не сдержался и обратился к мужику:

— А как вас зовут?

— Сократ, — буркнул он, не отрываясь от своих бумажек.

Я протянул ему руку, но Сократ даже не поглядел в мою сторону.

— А чем вы, собственно, заняты? — спросил я.

— Записи пишу, — продолжал он неразборчиво водить карандашом по бумаге. Кресло бежевое, драное, будто с помойки. Сам грузный и седой. Походил он на опустившегося купца. Или на медведя?

— О чём? — Я не выходил из проёма.

— О сельской жизни.

Повисла пауза: я думал, как бы половчей её поймать.