Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

Я шатался бессмысленно. Прошёл по Кузнецкому до Мясницкой, подмигнул голове Маяковского; вышел на Чистые пруды и под улюлюканья выпивающих панков двинулся к «Трубной». Там я бросил взгляд на столп, на котором тусовался очередной Георгий Победоносец, и решил присесть.

Скамеек было полно, но всё же я предпочёл свою.

Ночь была в зените, когда подсел парень очень странного вида: с козлиной бородкой и асимметричным лицом: как будто ребёнок собирал. И говорил он, растягивая слова как жвачку:

— Чу-увак, я хотел спросить: а за-ачем тебе своя скамейка?

Он слегка покачивал головой: кажется, его потряхивало.

— Пора уже частной собственностью обзаводиться, — сказал я.

— Эт-то ты ловко придумал… Только за городом оно полезнее ведь.

— В чисто-поле? Ну. Там одиноко же. А тут поставлю, — и кто-нибудь обязательно подсядет и ненароком свою историю расскажет.

— А… Так ты истории собираешь?.. Я тогда тоже кой-что расскажу.

Реши-или мы, значит, с моей девушкой устроить романтический ужин… В шикарном типа заведении. Где-нибудь вроде ресторана «Пра-а-ага»… Ну, побюджетней. Годовщину отметить. Я кумекал, соображал. А потом вспомнил, что её отец как бы шеф-повар в заведении под назва-анием «У Пиковой дамы». Там, у МКАДа почти, в общем. Ходят в него сплошь иностранцы — из южных широт. За счёт банкетов живут, короче.

Но еда обещала быть хор-роша. И отец её обещал уговорить местного певца хотя бы вечер обойтись без таджикских напевов. Там вообще пусто обычно, а он всё равно поёт.

Мы пришли, но почему-то есть не хотели. Заказали чаёк… Сидим, болтаем, там, пустячки милые… А к нам подходит официант: в жилетике таком, сам-с-усами. И спрашивает: «Вам чего-нибудь ещё?» — мол. Мы ему: «Нет-нет. Всё и так замечательно». А он настаивает…

Главное блюдо советует — «Пиковую даму»… (А заведение оформлено соот-вет-ственно: карты везде, стулья дубовые.) Говорит, что вкусней мы ничего не ели, что это рулет мясной: со всякими ананасами, соуса́ми, овощами… Соблазнительно говорит. Ну-у, мы один на двоих заказали. Приносят. Пробует сначала она — говорит, вдруг там тройка и семёрка спрятаны. А потом я… И вкусно это дело — н-ну чертовски!

А потом смотрю на неё… Смотрю на себя… И по-онимаю, что мы нафиг голые. Так-то мы за столом, ну а сверху она меню прикрылась: народу нет, конечно, но стрёмно как-то без одежды! Я позвал официанта, попросил у него полотенец, там, или что-нибудь. А пришёл отец моей девушки. Спрашивает, как нам здесь. Я кричу: «Да мы же голые, блин!» А он щурится такой: «А вы „Пиковую даму“ случайно не зака-азывали?» Понятно дело, я разозлился. Ну и сказанул сдуру: «Эт-то всё ваша дочь!»

Ну ничего. Одел нас как-то. Подвёз на машине даже. Но больше мы к нему в ресторан не ходили. И веге-тарианцами стали.

Рассказчик умолк, почти тут же спросил: «Будешь?» — и протянул мне сигарету. Я не отказался.

— Поучительно, — проговорил я, выдыхая дым.

— Да-а а чему здесь учиться, я, соб-бственно, не понимаю?

— Ну так. Смирению. Спасибо за историю!

— Па-а-дажди, ты хочешь попрощаться? — Раздался его смешок. — Типа… историю выпытал — и всё?

— Нет, ты неправильно понял, я…

— Да я прикалываюсь. В добрый час. — Он покинул мою скамейку.

Утомлённый, я уже волочил её, лязгая и звякая об асфальт и брусчатку. Не очень-то зная, куда мне идти, я решил двигаться по Садовому в сторону «Маяковской».

Тверская просекою бежала меж домов. Машины безоглядно уносились. Снегопад вычерчивали фонари. Мне почему-то радостно стало, и прямо перед другой скамьёй, муниципальной, я установил свою.

Ко мне подсела довольно милая девица: в шелках, безвольно свисающих из-под бежевой курточки. Некрасива, лицом похожа даже на лопату, — но очень изящную лопату. С глазками кошачьего зелёного цвета и отточенным носиком. Она спросила совсем без обиняков:

— Хотите я стану вашей девушкой?

— Гм… У меня, видите ли, денег нет.

— Вы меня совсем не так поняли! Как бы это объяснить… Просто вы мне показались симпатичным. К тому же скамейку свою принесли. Очень мило, на мой взгляд. Так и зачем мне ждать, пока вы начнёте добиваться от меня слова, улыбки, номера телефона, водить в кинотеатр, в консерваторию, в бассейн? А вдруг вы вообще робкий? Я вам ресницами хлопать буду, а вы и не поймёте, что я имею в виду. Так лучше я первая тогда заговорю. Я и так уже вижу, что мы прекрасная пара. — Она так весело излагала, что я не понимал, сколько именно вздора в её словах.

— Но это… странновато… — проговорил я.

— Очень может быть. Ну да ладно, я опять болтаю. Я не эгоистка. Расскажите что-нибудь о себе. — Она уставилась на меня стушёвывающим взглядом.

— Да нечего рассказывать. Украл эту скамейку, слушаю тех, кто подсаживается. У меня вообще чувство такое, что все позапирались в себе и не показываются, а на такой скамейке — как будто погулять выходят.

— Как вы это верно про «погулять»! Ой, а можно я анекдот расскажу?

— Конечно.

— Только он долгий. Но это же ничего?.. Хи!

Работал один парень проводником на поезде. Ну работал себе, работал, а потом — раз — выкинул какую-то скверную пассажирку прямо на ходу. Она обиделась, в суд подала. Оглашают приговор: смертная казнь.

Деваться некуда — идёт он, садится в кресло. У него спрашивают: «Ваше последнее желание?» А он говорит: «Банан хочу».

Съедает он банан. Бьют его током. Раз бьют, два, три. Живёхонек! По закону должны его помиловать, раз уж ток не убил.

А парень тогда в другой конторе устраивается — тоже на поезд, тоже проводником. И такой уж характер, что он опять выкидывает пассажирку. Его снова судят, снова смертная казнь. Банан — три удара — помилование.

Журналисты его облепили и спрашивают: «Да что ты с бананами-то своими делаешь?» Он отвечает: «Ничего, просто я люблю бананы». Журналисты рвут волосы, спрашивают: «Но в чём секрет??» А парень им отвечает: «Наверное, дело в том, что я просто плохой проводник».

И начинает эта девушка хохотать. Десять смехачей — и те её б не пересмеяли. Натурально в истерике бьётся! Я уж за руки и плечи держу, чтобы не упала она в своём смеху.

— Фух! Ну и умора! Да же?

Она натыкается на мою усталую мину, удивляется и вот что предпринимает: повторяет свой анекдот. Дословно! И снова смех, и снова до слёз, и снова я её держу. Видя, что до меня не дошло, она в третий раз повторяет историю про проводника. Смекнув, наконец, что надо посмеяться, я всё-таки это сделал. Тогда только и угомонилась.

— Фу-у-ух, ну и весело же с вами! А так — как моё предложение?

— Я согласен.

— Оставьте мне свой номер тогда, завтра созвонимся.

На прощанье обнялись (я ещё нелепо похлопывал её по спине), и я поплёлся со своей скамейкой дальше.

Мне надоело таскаться так: я перевернул скамейку ножками кверху, улёгся животом и покатился по гололе́дице, то и дело подгребая правой и левой. Вполне удобно, хотя переходы для таких заездов не оборудованы, — ну да это пусть.