Стелла Прюдон - Дедейме

И действительно, примирение наступило не скоро. Целый год она не видела Довида. О нем в семье не упоминали, как будто его никогда и не было. Все неожиданно изменилось две недели назад. Шекер уже засыпала, когда ее разбудили мужские голоса, доносившиеся откуда-то с улицы. Отодвинув занавеску, она увидела, что в саду стоят Натан с Довидом и спорят.

Она не слышала их разговора, но по жестам поняла, что Довид о чем-то просил отца, пытался обнять, а тот отталкивал его и показывал на калитку. Внезапно Довид тяжелым камнем упал перед отцом на колени. Отец сказал что-то, похлопал Довида по плечу и жестом велел ему встать. Довид послушно встал. Мужчины прошли к выходу из сада мимо ее окон. Она задернула занавеску и уткнулась лицом в подушку. Ее потряс образ стоящего перед отцом, как перед Господом Богом, Довида. Картинка не выходила из головы, в ту ночь она так и не смогла уснуть. Наутро, едва заслышав шум, она вышла из своей комнаты, надеясь, что мать прояснит ситуацию. По лицу Ханны было видно, что и она практически не сомкнула глаз.

– Мама, у тебя усталый вид, – начала Шекер издалека.

– Да, не спала совсем. Дети мои разве дадут мне спать?

– Что-то случилось?

– Заходил вчера Довид, с отцом говорил. На день рождения его хочет прийти.

– Придет? – не сдерживая любопытства спросила Шекер.

– Все будет, как бог того пожелает.

Шекер знала – он придет. Эта новость стала для нее подарком. Она была уверена, что Довид решил помириться ради нее, своей старшей дочери. Наверняка и он по ней скучал. А может быть, это Зина попросила его пойти к отцу? Они ее любят, любят! И может быть, даже больше остальных своих детей! Ну а как может быть иначе – она же их первенец, их старшая дочь. Они не могут ее не любить. Как она, глупая, могла сомневаться? Они любят ее. Она шепотом, как заклинание, произнесла «папа», «мама», представляя себе лица Довида и Зины. Именно тогда у Шекер появилась решимость сказать им о своем отчаянии и страхе, о том, что жить без родителей для нее невыносимо и что она хочет вернуться к ним, пусть и спустя пятнадцать лет, и называть их мамой и папой, а не по имени, как брата и сестру. Она хочет ходить с родителями в парк, есть сладкую вату, и капризничать, и проситься на руки, и говорить, часами говорить с мамой. Сколько таких внутренних бесед она провела и как она была бы счастлива, если все это можно было бы рассказать наяву, а не в мечтах. Скоро она снова их увидит. И поговорит. И наговорится вдоволь!

– Папа, так придет Довид или нет? – вопрос был задан еще раз.

– Может, придет, может, нет. Кто его поймет? Скорее всего, придет вечером, как чужой, в гости. Совсем мать с отцом перестал уважать, мать с отцом ему все сделали, воспитали его, а он не делает того, о чем мы просим. Думает, раз деньги есть, можно все. Самовольно жить решил, только свою жену и слушает, как последний подкаблучник. Братьям не помогает, отцу почета не делает, все какая-то политика. Зачем ему сдалась эта политика? Сидел бы себе спокойно, деньги делал. А то одна Дума на уме, в депутаты захотел! Только внимание к себе лишнее привлекать! Жили спокойно, а теперь журналисты дом караулят, жить спокойно не дают.

То, что сын стал крупным предпринимателем, радовало отца. Но его общественная деятельность, его политические амбиции не могли не пугать Натана, прошедшего через жернова советской системы и пережившего аресты и обыски. Именно обыски научили его прятать достаток от завистливых глаз соседей и знакомых. В землях сада скрывались несметные богатства – десятилитровые баллоны, полные бриллиантов, золота, облигаций и купюр. Один из таких баллонов, закопанных два года назад, так и не удалось откопать. Перерыли весь сад, но он пропал, в прямом смысле слова провалился сквозь землю. Поскольку Натан закапывал клад вместе с Шекер, подозрения пали на нее. Натан считал, что это она втихаря откопала баллон и передала золото и бриллианты Довиду, и, рассказывая о пропавших драгоценностях, смотрел на девочку искоса, приговаривая: «Я знаю вора в лицо, пусть у вора руки отсохнут!» Шекер чувствовала недоверие и даже ненависть, хотя напрямую Натан своих претензий к ней не высказывал.

– А вы знаете, что Довид участок купил для еврейского кладбища, сейчас огораживают? – спросил Гарик, муж младшей дочери Эрке.

– Слышали, конечно! – отец презрительно ухмыльнулся. – Купил кладбище, чтобы нас с матерью было где хоронить!

– Папа! – наигранно строго сказал Борис. – Ну что ты о кладбище говоришь! У тебя сегодня день рождения, или что?

Не дождавшись ответа отца, Борис ответил сам:

– День рождения! Так что же мы здесь чаевничаем, лягушек разводим? Где водка? Шекер!

Шекер прибежала к столу с сахарницей, но Борис попросил ее принести водку и рюмки. Когда водка была разлита по рюмкам, Борис громко позвал мать. Торопясь и чертыхаясь, она подошла к мужскому столу. Тогда Борис встал и начал торжественную речь:

– Папа, пока нет гостей и мы здесь все свои… В общем, тебе еще скажут очень много слов, и поэтому я, если позволишь, произнесу первый тост в твой день рождения о маме…

Мужчины дружно закивали, а Ханна, смеясь, покачала головой в знак неодобрения. Но ее и не думали слушать.

– Папа! Ты у нас главный в семье. Но есть кое-кто еще главнее. – Борис сделал паузу, и все замерли в немом любопытстве. – Этот человек – мама! Ты хоть и голова, но без шеи голова не может существовать. Так вот, шея нашей семьи – это мама! Нас еще в школе учили, что главное на свете – это мать, сразу после бога идет мать. – Борис многозначительно посмотрел на Ханну. – Если рай есть, дедейме, то он находится под твоими ногами. Ты для нас – все, для нас и для отца. Так, папа?

– Так, так, – закивал Натан.

– Да, да, – согласились остальные.

– Так вот, мама, я хочу выпить свою первую рюмку за тебя, за то, чтобы ты была всегда рядом с нашим папой и радовалась своим внукам, правнукам, праправнукам и прапраправнукам!

– Ура, товарищи! – крикнул Натан.

– Ура-а-а! – заголосили остальные, стали чокаться и обниматься.

– Позовите Мину, – крикнул отец и, велев жестом одному из сыновей принести стул, пригласил жену сесть рядом с ним.

Когда пришла Мина, Натан попросил ее рассказать любимое бабушкино стихотворение – «Мать» Расула Гамзатова. Мина встала возле дедушки и бабушки, откашлялась и торжественно начала: