Павел Костюк - Красный Яр. Это моя земля

— «Могучий».

— Семь, восемь. Борт?

Я замешкалась.

— Борт?

У кого там номера меньше?

— Вы там заснули, что ли?

— «Могучий»!

— О, наконец, прорвало. Девять, десять. Борт?

Я неровным шагом спешу к «Могучему», на стыках бетонных плит ящики подбрасывает. Передо мной экипаж — замешкались парни, в их коробках копается патруль.

— …Поступаете в распоряжение штаба!

Нормальный такой поворот. Поверну-ка и я.

Кай

Барышню с питомцем Паша проводил на нос буксира, к Ленскому, но сам не ушел. Стоит, смотрит. Девушка что-то умоляюще говорит, слов не разобрать. Пес жмется к ноге. Евгений чеканит слог, но смотрит не на нее, а мимо. И странно, ведь Ленский всем и всегда — только в глаза.

— Женщина на борту — исключено!

Ее шепот.

— Исключено! — он повышает голос. — Отсюда до Города доберетесь вдоль берега за полчаса.

— У меня нет маски! — повышает голос и она. — Нельзя без маски!

— Не придумывайте!

— Да! Там везде мусор!

— Не придумывайте! Сказал: исключено!

И она вдруг вытягивается, выпрямляется вся. Вздергивает облупленный нос, поджимает губы. И собака тоже вся осанится, мол, на эшафот, значит, на эшафот.

Приближаемся к берегу. Евгений становится к управлению. А я погнал помогать Пашке с трапом. У нас своеобразный трап. Балансир. Узкий, скрипучий, прогибающийся. Нескольких сколоченных досок без поручня недостаточно для устойчивости ни по ширине, ни по толщине. Помню, долго учился ходить по нему. А со временем приспособился даже с поклажей.

Мягко упираемся в песчаное дно. Скидываем трап. Первой на него становится собака, сбегает под силой тяжести вниз. Девушка медлит, смотрит на Кэпа. А он на нее — нет. Вздохнула, натянулась и пошла.

Герда

Тяну на поводке Урсу. Ощущаю себя шестнадцатилетней. Вытолкали взашей из теплого дома. Без документов и карманных денег. Мол, притащила почти в подоле? На мать родную наплевала? Иди и живи со своим щенком.

И я пошла. Дневала с бомжами, сдавала тряпки, жестянки, ночевала у подружки на даче. Оформила утерю паспорта — пришла в банк платить штраф с бутылкой из-под шампанского, полной металлических монет. Меня сначала не поняли:

— На паперти, что ли, стояла?

— Ну… почти.

С новым паспортом устроилась на работу в «Котокафе». А потом в библиотеку. Так и выросли. С людьми и кошками. И с книгами. А потом…

А теперь этот… Евгений Ленский. Да что он знает о жизни? Бритый, холеный! Да пошел он!

— Думаешь, я не видела, как он на меня пялился? — говорю во весь голос Урсе. — Думаешь, не видела? Все я видела! Ур-р-род! Пошли, Урса!

И мы пошли. Так хотелось обернуться и показать средний палец! Так хотелось! Но вместо пальца я поскакала вприпрыжку, и от этого стало смешно и дурно.

— Урса! — вдруг сказал вокруг нас воздух. И моя собака споткнулась, ударившись мордой о щебень. — Урса!

Меня исказила судорога, я заозиралась. Патрульные, что проверяли коробки на «Могучем», двигались прямо на нас. Верхнюю губу Урсы собрало в гармонь. Я всмотрелась им в лица — лица! — белые глаза, театральный грим, потеки.

— Урса!

Я рывком одернула сморщенную собаку, развернулась и бросилась к воде. Паша затаскивал на борт трап. Мы побежали быстрее. Я замахала руками:

— Паша!

За нами, хаотично танцуя, ускорились патрульные.

Мы добежали до трапа, вода по колено, а дальше — холод, глубь, чернь, чертов Енисей, вода градусов десять! В два прыжка Урса — на борту. Я карабкаюсь на четвереньках. Паша протянул руку и крепко, уверенно взял мою. Я рывком очутилась на палубе.

В этот момент один патрульный толкнул на трап второго. Тот зашипел, упал грудью на доски, начал карабкаться. Вода вокруг него вздыбилась, словно в жерле вулкана, всхрапнула и взорвалась. Грязные клочья разметало по поверхности. Невыносимо, остро, прогоркло завоняло карбидом.

Паша рванулся навстречу, схватил трап и перевернул. Человек на другом конце трапа зашелся звериным утробным воем, вскинул к небу серые руки и ушел под воду.

Паша метнулся в машинное. Взревел дизель, буксир задрожал, и разводы на воде закрыли границу между мирами.

Ленский

Она сидела, прислонившись спиной к люку, слабыми руками обнимая собаку. Я, стоя на коленях, вытирал ей лицо мокрым полотенцем. Мне было хорошо. Я вдруг очнулся, взбодрился и обрел смысл существования.

— А потом Урса нашла мотоциклиста… — рассказывала она, но я не слушал.

С восторгом смотрел на ее потрескавшиеся губы, ободранный нос, пыль в волосах, снаружи и изнутри ощущая тепло, медь. Медь в веснушках. Медь в волосах. Голос в моей голове твердил: «Женя, это все, все! Все закончилось, Женя, теперь можно, уже можно! Больше не надо держать лицо. Больше не надо. Все закончилось».

— Хватит, больно уже, до костей дотрешь, — она вдруг цепко перехватила мое запястье своей тонкой рукой. Я замер, ощущая, как знакомо в меня впиваются длинные пальцы. Я ощутил жадность к женщине, захотел ее укусить. Она решительно отодвинула мою руку с полотенцем. — Хватит!

Даже если она сейчас сойдет с борта, даже если я больше никогда до нее не дотронусь. Двадцать лет… Я живой.

Живой.

Кай

— Герда, займись обедом. Через тридцать минут всем быть за столом, — похоже, Ленский в этой заварушке потерял остатки страха. — Юнга, курс на вон тот остров!

— Есть!

Как только причалили к острову, рында позвала на камбуз. Обед получился праздничным. Продукты те же. Посуда та же. Но почему же все так вкусно?

Хлеб нарезан тонко, а не навален ломтями, масло в масленке, а не глыбой в тарелке, лепестки колбасы выложены орнаментом, а не нарублены секирой, чай в заварнике, накрыт полотенцем. В середине стола — овощной натюрморт. Альпийская горка из огурцов, помидоров, перцев и трав. С капельками как росинками. В кастрюле — уха из консервированного лосося, в ней картошка почищенная, без глазков и порезанная аккуратными кубиками. Укроп и лаврушка благоухают. На второе — рожки с тушенкой. Не переваренные, не слипшиеся, без воды на дне. Вот как это у нее получилось все за полчаса, а?

Прикасаться к великолепию жалко, уж больно красиво. Не прикасаться невозможно, уж больно аппетитно. Пример подает псина под столом. Зажав лапами, блаженно мусолит вяленый шмат «собачьей радости».

Закуски и первое поглощаем в молчании, восхищенно переглядываясь и благодарно посматривая на внезапно народившегося в экипаже кока.

И мне бы пить, и есть, и наслаждаться. Но я не могу — меня раздражает Ленский. Как он смотрит на Герду, его плющит. Он похож на влюбленных пацанов с нашего курса, лицо придурка. Но он мой Кэп! Неувязочка вышла.

И я грызу и грызу гренки, одну за другой.

Адмирал

Каждое утро я смотрел на кристаллы в своих глазах и в глазах бойцов. Кристаллы растут, я не чувствую боли. Зрение по-прежнему острое и черно-белое. В нашей лаборатории на острове… А вы думали, это естественный остров? Не смешите. Мы брали пробы у мертвых и живых. Кристаллы карбида разрастались на неведомой белой субстанции, на биополимере, который вел себя как… Химики ломали головы и глушили спирт.