Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

Снилась ему ледовая равнина далеко-далеко от берега. И сошлись на ней в смертном побоище варвары раннего Средневековья в одеждах из звериных шкур. Поле битвы было белым-белым и гладким, как зеркало, а вместо горизонта – лишь туман на все триста шестьдесят градусов. И бились воины не на жизнь, а на смерть. Шли часы, фаланги смыкались и рассыпались, но бой не прекращался до последнего человека с обеих сторон, и двое оставшихся насмерть поразили друг друга. И рухнули на лед, алый от крови, и снег убелил их тела. Повсюду громоздились груды трупов, горы тесаков и копий – костяных, деревянных, железных, как будто их оставило отступившее наводнение, и маски бесконечного ужаса и смертной муки застыли на лицах погибших. Больше ничто не шелохнется, не дрогнет. Ни воронье, ни шакалы не нарушат здешнюю тишь. Она будет царствовать до самой весны, когда растает лед и за полчаса все свидетельства жизни и борьбы пропадут пропадом, все исчезнет, погрузится на дно забвения, мечи и доспехи, расчеты, надежды и страсти поглотит недвижное, бездумное море.

Пробуждение принесло Жюлю острое, почти физическое ощущение хрупкости и бренности. Зная, что может умереть в любую секунду, он уподобился страннику, который, прежде чем ступить за порог, душой уже простился с родным домом, городом, страной. Смиренный и бесстрашный, он печалился лишь о том, что очень важные дела так и остались незавершенными. Мелочи разрослись в сознании, словно он снова стал ребенком. Ослепительно-белое вафельное хлопковое одеяло, укрывавшее его до ключиц, почти идеально гладкие, хоть и чуточку ветхие простыни, навершие медного шпиля, виднеющееся за окном, жужжание голосов из больничного коридора и воркование невидимого голубя где-то поблизости – все это было таким приятным, утешным, словно кто-то обнял его и прижал крепко-крепко, с любовью.

Боли Жюль не чувствовал, дышалось легко. Что-то случилось, неизвестно что, но ясно одно: пока еще он на этом свете. Вошла медсестра и заметила, что пациент пришел в себя и открыл глаза. Яркая крупнолицая рыжеватая блондинка с заметно выступающими передними зубами.

– Мне очень нравится эта больничная палата, – сообщил ей Жюль.

Услышав это, она остановилась как вкопанная.

– В жизни не слыхала ничего подобного, – сказала она. – Ни разу.

– Нет, правда, мне нравится.

– Лежите смирно, – употребила она какую-то неизвестную Жюлю идиому, – я позову кого-нибудь.

«Кто-нибудь» появился только минут через пятнадцать и представился доктором Бекманом.

– Как вы себя чувствуете?

– Я не знаю, что произошло.

– Вы бежали. У вас, как выяснилось, случилось острое неврологическое осложнение, вы упали, и прежде, чем кто-то сумел этому помешать, вам сделали совершенно ненужный массаж сердца, не сломав вам при этом, как ни странно, ни одного ребра. А запросто могли бы. Вы сбегали с «Холма разбитых сердец», «скорая» оказалась рядом и прибыла очень быстро. За четыре минуты вас доставили сюда, это своего рода рекорд. Сейчас чрезвычайная опасность миновала.

– А какая осталась?

Доктор, профессионал до мозга костей, тем не менее был человек добрый. Он мог бы стать раввином или священником. Некоторые просто рождены для этого.

– Вы знаете, что такое аневризма?

– Да.

– У вас аневризма базилярной артерии. Базилярная артерия располагается возле ствола головного мозга, и ваша аневризма необычайно велика. Они обычно не разрастаются до таких размеров – лопаются гораздо раньше. У вас были серьезные травмы головы? Это медицинский вопрос, не попытка вас задеть.

– Да, были.

– Когда?

– Мне было четыре года.

– Сознание теряли?

– Уверен, что да.

– Понимаю, что это было много лет назад, но вы не могли бы вспомнить, что произошло тогда? Сколько вам сейчас?

– Семьдесят четыре. Мне сказали, что это был удар прикладом.

Доктор на миг потерял дар речи, а потом подсчитал, в каком году это было.

– В тысяча девятьсот сорок четвертом, – произнес он, как будто совершив прыжок во времени, в ту войну, что закончилась задолго до его рождения. – А тот, кто совершил это, понес наказание?

– Вся нация его понесла наказание.

– Кажется, я понимаю. У нас нет для вас лучших новостей. Мы сделали вам МРТ…

– ЯМРТ? – переспросил Жюль. – Знаю-знаю, что никакой радиации там нет.

– Верно. Большинство людей не знают, что им нечего бояться. К сожалению, аневризма сформировалась и разрослась таким образом, что частично охватила ствол мозга. Кровяное давление в мозгу стабильно и управляемо, но все же напряжение от бега в гору в вашем возрасте, возможно, перемена положения, давление на саму аневризму – пока без разрыва, насколько нам известно, – имитировали последствия кровоизлияния… Для вас опасно любое перенапряжение. Аневризма может оказаться неоперабельной, потому что она необычайно велика и обвивает мозговой ствол. Мы тесно сотрудничаем с коллегами из Колумбийского университета, и сегодня днем у нас состоится консилиум. Хирурги порой совершают чудеса. Должен вам сказать, между прочим, что анализы крови у вас изумительные, просто неслыханные для человека вашего возраста. Никогда не видел, чтобы каждый отдельно взятый показатель крови был именно таким, как предписывает норма. Знаете ли вы, что у вас может быть болезнь Жильбера? Собственно, это синдром.

– Да, у меня он есть, – ответил Жюль. – Мне сообщают об этом всякий раз, когда берут анализ крови.

– И билирубин…

– Как всегда повышен. Но мне это никогда не вредило.

– Вот именно, – сказал доктор. – Есть устойчивая корреляция между синдромом Жильбера и способностью жить более ста лет.

– С учетом возможных аневризм?

– Насколько я знаю, нет. – Доктор взглянул на часы. – Я приду вечером, после того как изучу ваши снимки. Тогда мы будем знать больше. А вы спокойно отдыхайте и набирайтесь сил.

– А в случае возможной операции, – спросил Жюль, – могут быть побочные эффекты?

– Разумеется.

– Тяжелые?

– Да.

– Например?

– Смерть.

– А если не делать операции?

– Вы можете умереть завтра или дожить до ста лет. Мы не способны предсказать последствия, пока не понаблюдаем какое-то время и не увидим: есть ли дегенерация и/или расширение. Например, истончение сосудистой стенки и/или расширение аневризмы. К несчастью, они обычно ходят рука об руку. Так что вопрос непростой. И вы не должны сейчас задаваться им.

– Этот вопрос задается мне .

– Кем или чем?

– Моими растениями.

– Не понял?

– Моими растениями. Каждую осень я должен решить: занести в дом некоторые однолетники или оставить на террасе. Если я занесу их и поставлю под лампы, они ослабеют, захиреют и станут безжизненными и неподвижными. Если оставлю снаружи, под солнцем, на свежем воздухе, они будут качаться на ветру и могут дожить вплоть до декабря, но под угрозой заморозков, дождей и того, что вы называете «индейским летом» [47] Indian Summer (англ.) – буквально: «индейское лето»; то же, что и « бабье лето». . И пусть они умирают, но это лучше, чем провести всю зиму в параличе под электрической лампочкой.