Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

Люк прочно закрепился в стане слонов, считая их своей защитой от крокодилов. Он любил Бабара [48] Бабар – герой серии детских книг французского писателя Жана де Брюноффа; первая из них, «История Бабара, маленького слоненка», вышла в 1931 г. , который для него был реален, возможно, реальнее, чем что угодно в этом мире. Как-то раз, когда он еще мог навещать дедушку, Катрин привезла Люка к Жюлю, оставила машину и на поезде отправилась в Париж, чтобы пообедать с Давидом и пройтись по магазинам. Жюль охотно забыл обо всем на свете и с головой погрузился в мир Люка. Они пускали игрушечные кораблики в бассейне Шимански. Они отправляли в полет наполненные гелием шарики и смотрели на них в бинокль. Люк утверждал, что видит их, хотя и направлял бинокль гораздо ниже, в сторону Сены. Они смотрели мультики, ели мягчайший, нежнейший крошечный обед, какого Жюль не пробовал с тех пор, как Катрин было три года.

Пока они строили башню из лего, Люк заснул. Жюль переложил его на диван, подпер подушками, чтобы малыш не упал, и принес большого, чудесного плюшевого слона с тряпичными ушами и погремушками на ногах. Дед поставил игрушку рядом с Люком и сел в кресло, откуда он мог увидеть выражение лица внука, когда тот проснется.

Жюль читал эссе о римских поисках спокойной жизни – все эти памятники, колизеи, инсулы и легионы, по всей видимости, виновны в страстном стремлении римлян к простой жизни на лоне природы, – когда послышался детский зевок. Жюль, не выпуская книгу из рук, бесшумно опустил ее на колени. Люк открыл глаза. Прямо перед ним возвышался огромный слон. Сначала малыш замер. А потом улыбнулся во весь рот, и глаза его распахнулись. Люк рассмеялся и бросился обнимать нового друга. Все великие достижения человека, вместе взятые, – города, дамбы, мосты, ракеты и поезда, даже захватывающий лес огней на Манхэттене – не выдержат никакого сравнения с этим.

Никто в целом мире, кроме Жюля Лакура, не знал, что у него аневризма, которая может убить его, если он, к примеру, вздумает обогнать хорошенькую девушку на длинной аллее в Сен-Жермен-ан-Ле. Он мог по собственному желанию положить конец своей жизни, и это никогда не сочтут самоубийством. За исключением аневризмы, насколько он знал, у него было отличное здоровье. Он всегда поддерживал физическую форму, потому что с детства был уверен, что однажды она ему может понадобиться, чтобы спасти себя или тех, кого он любит. И хотя он не смог спасти ни маму, ни отца, ни Жаклин, он всегда мечтал и молился о том, чтобы ему хватило сил и храбрости сделать это. Понимая, что у него не было возможности прийти любимым на помощь, всю жизнь он мечтал о такой возможности. И хотя храбрости ему было не занимать, а стремление прийти на помощь другим было у него в крови, его потаеннейшее желание так никогда и не сбылось – желание спасти чью-то жизнь, отдав свою.

Как ни парадоксально, но полет – слуга не только страха, но и оптимизма. Вознесенный над землей и океанами; кажется, даже выше звезд, у горизонта; пробиваешься сквозь облака, залитые лунным светом; рвешься вперед на огромной скорости; в салоне приятное освещение; благоухающие женщины снуют между своими подопечными, которые спят или читают под лужицами света… Все это сулит новые начинания, свежие мысли и планы из тех, что лишь после соприкосновения с землей обретут тяжесть и сложность, которых на высоте нет и в помине.

Пока аэробус набирал высоту в разреженном воздухе, схемы и планы почти бесконтрольно являлись Жюлю. В полумраке салона лужицы света выделяли тех, кто не спал и работал, он представлял себе мысли в виде пузырей, которые вылетают из мыльного генератора и парят под потолком, эфемерные и сверкающие. Но его размышления, вопреки соблазну разлететься во все стороны, старались держаться осевой линии надобности.

Пренебрегая моралью во имя необходимости, ему придется оставить осторожную жизнь. Ради Люка он нарушит категорический императив. «Когда в жизни все складывается так, – думал он, – что следование законам губит индивидуума, семью, истину, то нет нужды блюсти категорический императив». Он уже преступил законы государства. То, что было у него на уме сейчас, проступок куда меньший, но все равно незаконный. Хотя первые проблески возникли еще на больничной койке, основная идея пришла к нему во время полета.

Теперь самолет совершал маневр над серым в утреннем свете Парижем. Когда он нырнул под облака, стали видны ранние автомобильные пробки, красные тормозные сигналы отражались в мокром от дождя асфальте. Какое явственное различие между усилиями внизу – тысячи машин, медленно ползущих, буксующих, иногда вообще неподвижных, сбившихся в одну вереницу, – и огромным лайнером, плавно скользящим по воздуху, нацеленным на посадочную полосу, словно пуля, летящая из винтовки.

Несмотря на все невзгоды, которые могут его ожидать, Жюль радовался возвращению домой. Франция – пусть и не громадная, но все равно большая страна, она не растянута, как Италия, не разбита на архипелаги, как Япония, Дания или Индонезия. Франция монолитна, хорошо отцентрирована. В Париже всякий француз ощущает, что его мир расширяется более-менее равномерно во всех направлениях, не прерываемый ни горами, ни морями, ни чем-то бескрайним, вроде русских степей или австралийских бушей. Центр тяжести у Франции там, где надо, эта страна, хотя и известна как шестигранник, – скорее, защитная сфера, которая большую часть времени позволяет французу постигать как искусство жизни, так и совершенство искусств.

Они летели низко над полями, скоростными шоссе, фабриками. Стюардессы сели в кресла и пристегнулись. Теперь Жюль был вне закона, он пристально воззрился на ту стюардессу, бортпроводницу , которая, как ему показалось, проявила – пусть мимолетную – заинтересованность им как мужчиной. А девушка не отвела взгляд. Конечно, он староват для нее, но есть в преклонном возрасте некая устойчивость и надежность, а физически он был еще вполне пригоден. Может, ей он был бы в новинку. А может, больше всего повлияло то, что ее образ, эротические мечты о ней вывели Жюля из состояния ступора, смели все преграды, и она почувствовала, как он благодарен ей за это. Наверное, она почувствовала его состояние, и ей хотелось оказаться вместе с ним на земле и все прояснить до самой сути. Оба они обладали той аурой, которая окутывает солдат, сражающихся без страха и упрека, знающих, что это их последний бой: освобождение, отрешенность, смирение, ощущение земли, победа над временем. Но затем, как всегда, возникла Жаклин в своем отстраненном, ненарушаемом мире, в котором он счастливо и скоро воссоединится с ней. И этого хватило преданному усталому вдовцу, приземлившемуся серым-серым утром в городе, все еще державшем его в этой жизни.