Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Знаете, какую катастрофу выдумывал!.. Боже!.. — Адам как-то испытующе посмотрел в глаза священника, «искал» что-то. — Свет мой, икона моя… плохо мне — умираю ли?.. Ответьте мне: это ли смерти лик?! Каждое утро просыпаюсь: лежу я, сдохший, в сладкой истоме, в блевоте сегодняшней ночи, в поту; за тонкой стенкой, в полудреме, слышу я мелкий, семенящий шаг: это гадкий суккуб хозяйничает на моей кухне, кухарит. Она, что ходит там, — таракан; голая, ничтожная падаль. А я — падальщик: клевал ее, — вкусно-то как! — рвал куски посочнее! Обжирался протухшей плотью, теперь аж живот сводит… и там, ниже… Слюной капал, лгал и кривлялся ей прямо в рожу. Да с одним лишь резоном:

Крест на мне горит, в самое сердце вжигается. Разогнался, довел себя до восторга; а теперь плохо, плохо мне… Заразные крысы во мне: бегают под кожей по рукам и ногам — ищут, в брюхе кишками играют, пируют; все душу нюхают, чтобы и ее употребить.

Вижу: входит в комнату мой демон, смотрю на нее прямым взглядом — читаю. Она растягивает губы — червями улыбается, которые из пасти ее извиваются-падают. Стало быть, и она чертом куплена. Ни в браке, ни в святой тишине, ни под сенью креста увлекалась она движением страсти; не по-человечески — по-звериному, с извращениями! Вот оно, эдемское яблоко: «Потому что я в скверне моей до конца хочу прожить, было бы вам известно. В скверне-то слаще: все ее ругают, но все в ней живут, только все тайком, а я открыто». Смутился духом… скверное совершил, поддался искушению — у божья глаза.

Рассказал ей все и целиком, весь свой грех открыл, покаялся, что не от Бога это, но по слабоумию какому-то сделано. Так она, червивая, взялась жалеть меня, до правды доискиваться, психологию читать. Где та психология, что душу из геенны вырывает, — есть такая наука?! Сидит на кроватке, в комнатке незнакомой, и читает: грамотно так, с расстановкой, — знает свое дело; видно, себе читает. Взбесился: нет, кричу, пропащий я, ко мне даже прикасаться нельзя — заразен; сладострастник — таковский я! Последнее, что было человечье, этой ночью заложил ростовщику с рогами — цену назначил! Так душа моя ушла без торга, а вместо нее теперь то самое яблочко эдемское. Только замру, прислушаюсь… а там уже точит кто-то, обжорствует: хрум… хрум… хрум…

«Душа закончилась»!

Гляжу на дуру покрывальную — не понимает. Прогнал ее. Самого себя вместе с ней прогнал. Мог бы, вытащил бы себя наизнанку — не могу, не умею!.. Ты не наказываешь, Господи, ты учишь меня. Но когда же это смятение кончится?!.. Когда черви изъедят Царство Твое во мне, когда перестанут помещаться, — что тогда?..

Плохо мне…

Где же Христос?!

Нет, все одно: Любовь — основа всего. Половой экстаз без Любви — только насилие, то есть преступление. Преступники, убийцы души своей, пусть нас помилует Господь, простит за все прегрешения наши, милостью своей успокоит. Пусть воссияет истина в наших сердцах!

Но это после !.. А пока … — ведь не видно! — я хочу вот эту, и вон ту тоже — всех хочу и разом. И даже иногда фантазирую до умопомрачения. Как плохо, что не могу разделиться, сделаться множеством и совершать это одновременно со всеми: со всем живым и неодушевленным — получать космический оргазм. Выворачивает от самого себя. Какая же гнида! [Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну]. Воздвиг я стену: мне ее не одолеть, не сбежать! Вот и цена чистоты, целомудрия, — темница, в которой заточил я все самые любимые свои пороки. Кто-то твердил, будто бы стена не нужна — «рушь ее к чертям, бери „для здоровья“, пользуй». Что ж это за здоровье такое, люди?! Мы — сумасшедшие?!.. Что же это происходит, батюшка, вас я спрашиваю?! А ведь больше всего сами женщины уговаривают: намеками, жестами, «играми лица», одеждой, даже порой в наглую — словами. Столькие пытались сбить меня с позиции моих убеждений, что я одно время и сам уверовал, будто есть в этом правда: «В здоровом теле здоровый дух» — все люди так, и я даже одобрять себя начал. Ну не может же столько людей ошибаться! Это же страшно!.. А надо запомнить: тело нежится — душа спит.

[Благонравная жена приобретает славу] — только эти благонравные спят уже сном мертвеца в земле… тоже благонравной. Опять дураком выставляюсь, ведь верую, — истинно! истинно! — ищу… Это… от обиды, что ли. Явь моя так убога… Фу-ух!..

Понравилась сказочка? Это крест мой: не само грехопадение, а то, что понимаю и умышленно падаю в самую глубокую грязь. Да, я людей не люблю, даже больше — я их ненавижу, потому что они, подобно мне, — зло.

— Сыночек, хороший мой, душа твоя — христианская. Но ты не любишь людей не потому, что они злы. Ты считаешь их злыми потому, что не любишь их.

— Толстым пугаете, а мне не страшно! Погодите, вот мальчишка бежит — умилитесь, батюшка! — вприпрыжку, веселый майский жучок, серебристый горный ручеек, милое Богу создание; бежит из дому — радуется. Чего ж так радостно душе его, спросите вы? Чистым светом светит — бывает ли такое? Отчего свободно ей, как птице в небе васильковом? Оттого, что дома щелкает замок. Прислушайтесь, милый мой сподвижник Моисея, и дайте ответ: кто это подстроил? Щелк: отец пришел… да не обычный отец — на нерве, шалый: бутылкой дышит, винцом мычит… — чужие слова; щелк: избивает мальчишку, горячо бьет, с азартом, кожу сдирает; щелк: мать по полу возит, полы ею протирает, убивает, — Кронину не снилось. Щелк! Щелк! Щелк! Во дворе друзья — саблезубые дети: «Отец твой — свинья, стало быть, и ты — свинья» — словно играют они в жестоких маленьких людей. Хрюкай, мальчик, на потеху расхрюкайся, до слюней, — задружат!..

Не задружили.

Куда ему от всего этого бежать?!..

И он бежит, бедняга… У него нет выбора, он хочет жить!

Бежит к последнему оазису счастья, к ласковой руке, доброму взгляду… — это дядя его. Но потом дядя уходит: внезапно, толком не попрощались, не наговорились. В ваши места уходил, должны его знать. Умер, говорят мальчику, не будет больше детства — кончилось. Мальчик слушает, а в душе совсем пусто — маленький камешек: абсолютно ничего не чувствует. Умер — ладно. Злая какая фантастика!.. Человеческое ли это сердце так разговаривает?!.. Подружился тогда мальчик с дьяволом: тот особенно пышно вышел, павлином. Падальщик долго высматривал вожделенную душу, прогуливался все рядом, хвостом возил, — приглядывался. С ним игры новые придумали — сатанинские игры. А дома так и щелкал замок. До сих пор в сердце щелкает: щелк… щелк… щелк…