Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Ох, такое придумать даже невозможно! Но ведь придумано же кем-то!.. Разревусь сейчас, зарыдаю младенцем!

Не-ет, все неправда! Провел вас, наивного человека: глаза сухие, вас не уважают. Я — Маугли, только настоящий, из плоти и крови, с сердцем черненьким. Отец мой аппетитничает, губки свои серенькие языком змеиным облизывает. А я и сам сожрать умею, все мой желудок примет… и вас даже. Головку вам откушу, попинаю ее, а потом скушаю, — деликатес-с!

Господи, как я стал таким?.. Спаси, Отец Небесный.

— Да вы только присядьте, успокойтесь. Давайте в келейку… чаю… Я очень прошу вас… Люди могут меняться, то есть, так сказать, «открывать» себя, — отвечал священник встревоженно. — Вы терзаетесь, вы себя «вспоминаете». Но не здесь… пройдемте…

— Конечно, конечно… Но не спешите дураком меня делать! Есть лишь видимость изменений, я меняюсь из страха: пройдет этот страх — вернется «я» прежний. Я милостыню прошу, может, только затем, чтобы отказали, чтобы руку мою отвели.

Адам схватил священника за рясу, но, опомнившись от мимолетного помрачения, резко бросил ее.

— Чаю?! — закричал он. — Тело мое — механизм, управляю им как будто в трансе. Вечно чувствую спиною взгляд — с тех пор ревниво бредет за мной, не упустит. Жив еще человек! Пошел вон, Черный, охота миром насладиться!

Поражаюсь я, как упорядочен, построен этот мир: ровно стоят здания, дороги, — ровный город выстроили. Какая-то грусть душит меня… ведь я даже себя не умею собрать. Другие люди-механизмы могут, а я — нет. Отчего?.. Не за что любить такой мир. Блещет он полудой, но все одно: отпори кожу — плесень увидишь. Вот говорят: «Делай добрые дела — вернутся». Теперь смотрю я на людей «ровных», — смотрите и вы, батюшка, видали такое? — в очередь стоят, где в благотворители записывают: чистенькие ангелочки, белоснежным перышком тщеславятся. А сейчас глядите пристальнее, внимательнее слушайте — такой ад откроете! С вашим врагом договор подписывают, — знакомые хвостики-рожки? — чтобы отданное добро возвращалось. Иначе какой им смысл? Делай тайно — воздастся явно. Изучайте пока договор да думайте: он своими копытцами спину мою царапает — мелко это, а вот именно там настоящий ад совершается — как он любит. Вот оно, лицо добра! Маска! Что под этой оболочкой, какая «красота»? Решительно не могу это любить… Делая добрые дела, придется им и споткнуться. Оступившись, возропщут они, мол, нет справедливости — «не досмотрел». Глотку драть будут, пока те добрые дела сами не устроятся.

Помилуй, Господи, прости и меня, ибо я прежде остальных виновен, а может, даже более. И за других прошу простить, потому как единое мы, и, если отнимается в этом теле один его член, пускай и самый неприметный, так и покоя не будет.

Что, похож я на христианинчика?! Затмение нашло, тьфу! Не могу полюбить! Я горы люблю, высокие-высокие, в снегах стоят любимые, — век бы смотрел; траву росистую люблю, чтоб голыми пятками касаться, землю мою милую; ветерочек свежий люблю, — и чтобы прямо в лицо, чтоб дух сводило; воробушка люблю, облачко и даже тучку — то же облачко, да разобиженное.

А тех как полюбить… тех, что «убивать ходят»? Животной кровью умываются, жрут беззащитное, доверчивое мясо, — потеют от удовольствия… бойни придумали. Дикое животное под замок посадят — забава. Я дьяволу скажу: «Душа моя проклятая, смотри и взгляда не отводи: это братья мои и сестры. Не можешь… — даже ты?!.. Смотри, сказал, что сделано! На курочку смотри, на коровку и на рыбку — у них в глазах ужас! И бычка испанского не пропусти — забава! А как тебе есенинская коровка — больше не снится ей белая роща и травяные луга. На дельфина тоже смотри, на сотни дельфинов: это мы, люди, — люди ли?! — венец творения, устраиваем им ловушки, а потом наживо вспарываем брюхо. Не затыкай уши, пугливый пес, не нравится, что ли, дельфиний вопль?! Тогда посмотри на воду — это кровь… Неронов народилось! Пей ее, если захочешь, — будешь сыт. И ты покажи мне свой ад, не простудиться бы там.

Мы в космос стремимся, потому что в наших, земных, бассейнах уже нет места — кровью полны. Были еще резервуары для слез, так и те приспособили: нет больше слез — только кровь. Теперь в себя плачем, только бы никто не видел. Людей стравили — политика: деритесь за них, новых «ловцов человеков», священный и глупый народ. Люди добрые, внемлите громким словам лжи и лести, про вас историю напишут, имена ваши заменив числом; слушайте бумагу: «Нет, ты не дурак, Кулеш… Ты — простак». Глядите: это марш великих, марш мертвых. По вашим костям шествуют, земли не касаются: сердце у Матушки заходится — его не хватит! Чеканят шаг по детям вашим — для радости всеобщей. Радость же: забросят ваши безгласые головы, крикуны диванные, в огонь — исправно горит печь цивилизации. Провожайте великих до самого конца, пока не сгинут в клоаку. Оттуда возврата нет. Все сметет время метлою забвения — крошек не оставит.

Но придут другие — не будет конца! Это тьма — и больше ничего.

Ах, видите, какая дикая печаль: я уже сужу людей. Судья — значит, и я преступник. Теперь подведите черту: можно ли так прожить только из-за «щелчка»? Нет, говорю вам, тут одна только ложь, а единственно, в чем могу себя хвалить, — я правды ищу, пускай правда моя — лживая, дьявольская. Человек, которого вы любите, — абстрактная, несуществующая вещь. Сколько я молился, коленками стукался… и, представьте, стыдно стало. Стыдно: ведь когда я проживал хороший день, я Бога не благодарил, но вспоминал о нем тотчас же в минуты отчаяния.

Адам был под воздействием сильных эмоций, брызгал гомерической слюной. Глаза его были как-то неестественно выпучены и на покрывшемся пятнами лице выглядели бешеными: страшные, мутные — такие черти в них бегали!

— Что, слышно мое сердце, его громовый стук?! — с издевкой лепетал он. — Существует?! Отвечай немедленно! С большой ли, с малой буквы, — бог (Бог)?!

— Ваше сердце кричит…

— Что?!

— Оно кричит, что ограблено! Вы плачете…

— Я плачу, — оборвал Адам, вдруг зверея, — потому что у меня сердца нет. Над собой плачу — горем своим умиляюсь. В чем хотите меня убедить, какое сердце?! Поверить в его существование — значит принять всего себя, непременно возлюбить и демона своего, сказать ему: «Денечек мой ясный, солнышко мое, я люблю тебя истинной любовью, ведь и ты — душа моя, пускай между нами наступит ненарушимое благо». Жаждущий победы должен сдаться — вот что я должен знать? Но вы ошибаетесь! Я знаю лишь одну заповедь, единственную и непреложную: «Ибо хочу быть человеком». Презираю себя, убью себя… — и буду Человеком! Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis! 7 7 Вечный покой даруй им, Господи, и вечный свет пусть светит им (лат.). Я могу скрыться среди камней, которых вы называете людьми, но я не умею убежать от себя. В лес уйду! Пустите, звери! Не пустят… — после всего .