Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Я не могу расшифровать послание, что приходит изнутри: это какой-то диковинный, неземной код. Он зовет меня, Даша, влечет, тянет куда-то… — «вытягивает». Куда — не знаю. Но, читая этот иероглиф, я вывожу: я хочу знать, и я должен следовать ему.

— Куда бежишь ты? К чему этот ветер? — Взгляд ее тяжел, но постепенно разглаживается, «уступает». Кажется, она понимает…

— Первым делом я поеду в Пятигорск. А там Эльбрус… фантасмагория громоздящихся друг на друга вершин; там, где нам хорошо было, там, где я обронил сердце… Может, и твое там найду, — усмехается, — там … — И он махнул рукой неопределенно, губы сдавил. Пейзаж за окном слился влажно в его глазах — «святостью осиянных». — Дашенька… — Сердце сжало кулачки и придавило их к глазам. — Ну вот и все. Только послушайся меня! Ты плачешь, потому что чувствуешь: я нашел Себя и ухожу вослед Себе. Пускай радостными будут твои слезки. Мы с тобой — Одно. Я ухожу, но никогда не покину тебя. Пусть исполнится твое семейное счастие. Мы расстались, но мы воссоединимся в другой Жизни, в Высшем пределе, — мы навеки соединены «корнем единым»! Я буду любить твоего мужа, твоих детей, — уничтожатся предрассудки, все будет — Едино, [ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах]. Мы были вместе всегда — вспомни ! Мы — Океан Любви, наши глубины прогревало солнце — вера наша. Вспомни !.. Мы — Абсолют, мы не существуем по отдельности. В твоем телесном «я» нет тебя, ты не существуешь. В том, как ты понимаешь Себя, как в чистом озере, отражено Единое. Во всем этом тебя нет, и одновременно с этим ты не есть часть этого Всего Единого, ты и есть Единое, Высший Разум, который люди называют Богом. Ты — Бог. Поэтому верить в Бога — значит жить для Единого, по законам Духа, но не тела. Теперь я слишком верю и слишком хочу к Нему; и, может, во мне восполнится правда Божья!..

Вспомни , Дашенька, то, что приятно твоему телу, отдаляет тебя от закона Духа, а значит, и от тебя самой, той, которая есть Бог. Я так много отдал, чтобы вспомнить это… — нужно отдать все . [Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную].

Я отказываюсь не от тебя, но от блага всего, ведь есть правило: отказаться от любого блага — значит навечно обладать им. Живи простой, скромной жизнью, бойся богатства: если пришло оно — значит, что-то идет не так, значит у тебя прибыло то, что у кого-то убыло. Так наш мир теряет равновесие, падает. [Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше]. Материальное уничтожится. Думай о душе! [Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?] Поэтому не быть ни одеждам, ни богатству, ни «жизни достойной и уважаемой» — это есть великий обман, и только ищущему Правды Божьей все это приложится.

[Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что другим не остается места, как будто вы одни поселены на земле… Домы эти будут пусты, большие и красивые — без жителей]. Почему мы живем плохо? Потому что нажива -ем, к «потопу» вещи собираем, под грудой которых сами потонем. Не спасай стены и крышу, а [спасай душу свою].

Вот почему я ухожу: я чувствую, что растрачиваю себя на пустяки, пока действительно важное не деется, — по моей вине… Ты человек чистый, не испахавший свое тело пороком, иди к своей мечте, ибо мечта твоя — благая, и она пойдет навстречу тебе. Я так тебя люблю, что даже выразить не могу! Вечный закон, побеждающий смерть, — это моя к тебе любовь!

А теперь… обними меня, пожалуйста, — сказал он, и тогда, в атмосфере высоких температур подлинного чувства, они соединились долгими, родными, любовными объятиями.

И были слезы, были признания, и горечь была от прощания — и все это было так человечно — человеческое побеждало! Взглядами прощались: никогда не расстанемся. Они смеялись — дети любимого Бога, — смеялись, потому что поняли…

«Мамуля… маленькая хорошая женщина, — писал Адам в «откровениях». — Милая ее серьезность, а глаза прятать никогда не умела: всегда лучистые, радостные ее глаза поуглубились, грустью сделались. Она как-то совсем ослабела снутри, даже осунулась. Никак не могла «отпустить»: потерянно-тихо смотрела мне вослед, словно даже порывалась пойти за мной, лаской сказать. Чувствовала, что теряет меня. Махала легкой ручкой, тяжелым сердцем провожала, — «в добрый путь». А потом просто смотрела… Просто.

Ее плечи «упали». В глазах «играла» искорка — сердцебиение Жизни — последний маячок уничтоженного мира.

Я положил лицо под лазурное небо, раскрыл руки, как птица — крылья, — широко-широко; гладил ветер — усмирял. Тогда будто бы пронеслось что-то, «вывернулось»… — это был «ветер перемен». А когда оглянулся я, чтобы проститься, — он уже задул мою «искорку»… и угас «огонечек».

Иногда кажется мне: она до сих там стоит… смотрит украдкой. Мне ветер приносит ее вздохи. Скулит он, подвывая… В скупых наших окошках нерадостное глядится — появляются чистые ее глаза… и текут, текут…

Она все еще ждет меня… моя мама ».

Две недели пронеслись как мгновение, настал момент скорби.

Адам вышел на перрон. Теплый свет ложился на его лицо, он приветствовал синий рассвет. Мир открывал очи, склеенные негой сумерек: трепетали его ресницы-птицы, открыт и чист был его лоб. Солнце русское улыбалось лаской прощания. Адам был наполнен добром, в душе его горело. Он дышал легко, мысли его были свободны. В этот миг он любил Человека, любил безраздельно все человечество.

«Звезды зоркие, звезды мудрые, укажите мне путь, проводите меня, нищего путника. Наверное, так и должно быть: каким-то нашим мечтам никогда не суждено сбыться — они лишь дым, и уже рассеялись. Но мы помним!.. Что-то будет отобрано, что-то оставит зарубки на сердце. Иное превратится в Свет. Возможно, то самое, несбывшееся и отобранное, и будет светить, светить… Когда погаснут все огни и растворятся надежды, именно оно и будет светить. А я думал раньше: «Господи, зачем так?» А вот как раз для этого.

И теперь смотрю я в окровавленную Душу небесную: по ком горюешь ты, звезда?.. Смотрю… до слез смотрю: красной болью себя исписала… — а много ли болей бывает на свете?..»

Приковылял холодный поезд. Адам сел у окошка: глядел в последний раз — сквозь пространство и время, вспоминал Дашеньку и всю их семейную жизнь. Глядел как-то рассеянно: увидал залитые зреющими нивами степи — от края до края… давно не прорывались дожди, гнало сюда холодные ветры; маленькие домики, отброшенные густыми туманами, — стояли они, словно в дыму кадильном. Увидал и скромную церквушку: на куполе — крест с изображением цаты, колыбели Иисусовой: [И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна]; увидал и сиротливую мечеть… Все в единстве было, сердце задыхалось от радости — взаправду ли такая жизнь?!.. И там… далекий-далекий свет…