Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Вспомнилось из Толстого: «Счастье имеет смысл только тогда, когда есть с кем его разделить». В сердце пело — траурное, надрывно-светлое. Адам приложил ладони к глазам — «чувствую тепло… живое… Край Донской, край ты мой любимый, не тлеет моя к тебе любовь. Окаянные деньки, припорошенные пеплом, ну что я в вас забыл?..»

Щелкнуло холодное железо, раздался мощный гул — показала себя «машинная сила». Двинулось, загрохотало… крикнули голоса, еще чуть-чуть пошумело… и наконец «запели» колеса…

«И понял я, что от меня укрылось, вот что я забыл!.. — это по Дому русская тоска. Страшно с ней с глазу на глаз — она убить может!»

Тяжко ему было уезжать: не только потому, что Даша была родной — а он ведь именно покидал родное , — но и потому, что не произнес главных слов. Он чувствовал, что прощен… — но он не просил прощения. От этого на душе было неспокойно…

И страшно: вдруг как бы в шутку он подумал: «а может, я и не раскаиваюсь вовсе…» Поезд уносил все вопросы… и ответы на них рассеялись, подобно призраку, видению.

Адам вспомнил давнее, «пушкинское»: «Кто раз любил, уж не полюбит вновь» — и, последовав за этой мыслью, увидел все .

«Подол рассветный, с розоватыми рюшами в низах. Мажет солнце золотисто, стылый свет коченеет на стволах деревьев. И над всем глядят непритворные очи — необыкновенное, «мгновенное» небо. Горизонт с веселым красным хохолком на затылке — чудо какое! Душа моя — очарованная! В воздухе усики свежести — сказка-мечтание; теплое поветрие — дышу… и слышу ! Крошит хлебушком несильный дождик, одетый в солнце. Так неизбывно ярко это солнце… — пятно от краски!

И ветерка бурчание, и утро-рожденье… — великие милости; и красноречивое молчанье… Колются в лужицах пылающие солнца.

Дай Бог такое помнить! Господи, сколько всего, и все — мое! Кошу не небо птичьими глазами: скачут ласточки, мельтешат. И вдали — колосики-люди, из великих вод Богом созданная тварь, — живое-дышащее, со своей душою, как омоленная в храме икона.

Все это я, в душе моей живое сотворенье.

А вон, поодаль, — чернобровка моя бесценная, Дашенька, «дарованная» мне, дар назначенный. Идет себе по горизонту, маленький кутенок и белый зубик, — ко мне влечется, ножку кривит слегка. Такая раскрасавица, в ней сила Кавказа: крепкая воля-вера, горы да звезды — и все поет… Солнышко у нее на плече — несет его с собой. Колечко на пальчике — золотое колечко, невинность драгоценная.

Любовь… А что такое любовь? Навспоминаешь себе — и не веришь, что вот так все и было. О, как дале́ко, дале́ко!.. Что теперь в замученном сердце — какая погода? В час раздумий роковых… там всяких дум круженье…

Такая неопределимая духовная свобода: кажется, возьмешь гору и зашвырнешь ее. Любовь вошла! Игрушечная такая церковка перед нами, головка ее окутана розовым светом. Глядишь… и постигаешь — что-то очень глубокое. Даша берет мою руку — чувствую кожу, и «подкожное» чувствую. Улыбка тихая на лице ее. Молча идем по узенькому-узенькому проходцу, и в этом проходце все наше прошлое — стоит, смазанное, темной волнистой ночью, в ослеплении звезд. И мы уже мчим-гудим, — сбежим ли? — и вокруг и всюду мерзлота-чернота, душит тьма, — не разобрать: темно-зеленое, мшистое… это мелкая суета исчезает в палево-дымном, тревоги земные, которых не было. Все в темной приглушенной цветовой гамме, словно составленной теплыми оттенками охры, красного и коричневого цветов. А мы вместе, и с нами свет дневной — с нами такая сила!

И вот дойдем… — куда?..

Ночь плотная, безлунная… густо разведена синим. И смотрю: елочка новогодняя, в цветиках-огоньках… Радуюсь по-детски, и ручки к груди. Ну, всплакнул, загляделся я так на эту «зажигалочку» — навел тоски на елочку. Опомнился — а Даши нет, сошла со светом. Один во тьме: я да елочка с веснушками-огоньками. Неяркие глазики, все мигают мне. И зачем мы есть, глазики, теплые вы мои светы?..

Прошлое безмерно в смерти, и будущее — ложь, и настоящее мое ничтожно… А где же я?!..

Замолился-заскучал я, и тогда в этой тьме кромешной снова свет: рядом Даша, подле елочки… и Котович тут, смотрит зеленым сапфиром. В воздухе чисто от хвойного запаха. Глаза Даши — детски-откровенные, через эти глаза все вижу… плывут в них заскорузлые реминисценции: вот, свиданьице первое — дети невинные, и птичка — кап… ну, известно, — к счастью; и житие-бытие, да пресчастливое житие — уж постаралась птичка, «напророчила»; и всюду вместе — вижу, как в отражении, рябью идет: кругом людей немыслимо, а сами точно один на один — и мира для нас не надо. Не-разлучники! И я вспоминаю: по детству жили у меня два попугайчика-неразлучника: мальчик и девочка. В дешевой такой клетке сидели. Однажды мальчик сорвал замок, да и выпорхнул в окно… поминай как звали. А девочка одна осталась. Ходит туда-сюда — клетка. Чирикает что-то от самой души птичьей, куда-то вдаль. А на следующий день беглец вернулся, и даже в клетку вошел. Неразлучники !

Дашенька, жизнь моя, небесная!.. Ты, Господи, жизнь мне возвращаешь, несбыточность моя сбывшаяся! Кроткая и глубоко верующая, «свет ночной», сестра моя духовная, ты — Божья. А как глубока!

Вот мы и дома. В нашем саду безмолвное цветение, веет живоносным теплом: здесь свет происходит , является. У беседки — яблонька, кланяется усталыми поклонами: милости просим, хозяин дорогой, — яблочки хорошего налива. Я глажу ее листики, щекочет их ветерочек — живой ор-га-низм: и в его груди что-то бьется!.. Хорошо лежать под яблоней, под нежно-зеленым успокоением, под спелостью-свежестью, книгу читать, — душа растущая! — смотреть на горы… и за них. Далеко-далеко смотреть… плакать, молиться. Бог дал !..

Пушисто-белый день. На деревьях, на окнах, в воздухе — всюду пятна тишины. Сидишь в этой тишине, весь — душа, и будто сама тишина смотрит в твои глаза. Отчего-то смотришь высоко в небо, в солнце, и знаешь: там — ангелы. Парят над нами, грешными, и ждут: возрыдайте, покайтесь, «приидите»!

Тесно на душе…

У забора фигура: жена моя, рыжевато-сияющая, глазами вся ко мне. Нельзя говорить: святая ! Нельзя — а душа чует . Дашенька… а может, Анна (благодатная моя, благо давшая !) — ты безымянная Душа, ты — все и вся! От Бога — и ко мне — данная ! [подлинно ты кость моя и плоть моя].

Она будто плывет по воздуху, по воде идет… замирает на шее моей… дышит лицом, грудью, глазами дышит. Глядит радостным чувством, вихрем любви: что там, во мне, осталось? Глядит и глядит вопросом: «отчего не веришь ты?» Тянет меня за руку: мы бежим куда-то — куда бежим мы?.. Она целует небо, солнце, целует горы: мощные и грозные, они лишь ручные души, преклоняющиеся пред ее светом. Все чует !