Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Сипович вентилировал тему около получаса, но, поняв всю тщетность своих попыток, решил зайти с другого конца.

— Как вас зовут?

— Галя. — Кассирша смущенно улыбнулась, мерцая слитками 850-й пробы, заполонившими ее рот.

Галя немного гэкала, но физиономия выбросившейся на берег рыбины оттеняла этот незначительный недостаток. Это была объемистая нимфа нескольких веков отроду, которая состояла из глаз, волос и чего-то еще. Обычно мужчины смотрели на нее остекленелым взглядом, как рыцарь, который вышел на бой с драконом, но вдруг передумал.

Надо признать, в это время года купидон свирепствовал. Жирный младенец в купальном костюме гарпунировал особо сентиментальное население, и сегодня, хорошенько закатав рукава, он наконец взялся за Галю.

Галя была одинока. Прежнее ее равнодушие к чарам противоположного пола объяснялось нежеланием противоположного пола с ней связываться. И вот появился достойный кандидат, который стрелял обаянием, как из арбалета. Галя скинула панцирь холодной девы и, оголив сердце, сказала: «Сюда!».

Тем временем Сипович транжирил комплименты, постепенно вводя в них коммерческий элемент. Его подвижный рот, казалось, не знал покоя.

— У меня аллергия на солнце, — лепетал он, идя ва-банк, — сыграем свадьбу в подвале. Это достойное предложение. Скроемся от всего мира и сбежим в Монако! Я сделаю вас богатой, Галя! Алло?! Мне звонит капитан судна, без нас не полетят. Итак, сколько вы дадите денег, чтобы вас сделали богатой? Схема работает!

Галины глаза выразительно блестели. Поймав кураж, Сипович продолжал доить ее доверчивое женское сердце.

— У меня тысяча до зарплаты, — отчиталась Галя, влюбляясь главным образом в слово «Монако».

— Вы дали мне пощечину, но я не привередлив. Беру под расписку!

В этот момент, когда зомбированная донжуанскими финтами кассирша выщипывала наличность из кошелька, в ломбарде сгустился крупный мужчина. Звон свадебный колоколов на мгновение стих. Трогательная и возвышающая сердца драма жизни вырвалась на страницы нашей летописи. Выброшенная к одру страдания Галя погрузилась в летаргический сон. Дух утраченного романтизма лишь потрепал ее по пухлым щечкам — и был таков. Она глубоко вздохнула, поглощая кислород кубометрами.

— У нас перерыв, — взвыла она, скрещивая с посетителем взгляды.

Посетитель осклабился нечетным количеством зубов, тем самым слегка испортив первое впечатление. А когда он вытащил пистолет, нимб над его головой и вовсе громко треснул.

— Скотина! — раздался его агонизирующий вопль.

Сипович замер в позе чуткой настороженности и попробовал увидеть говорившего спиной. Повернувшись, он с некоторой досадой угадал разъяренного до последних ступеней Бухтаревича. Мышцы, готовые к самым радикальным действиям, змеились по его рукам.

— Подзадержались на свободе? — значительно произнес Сипович, отодвигая дуло в сторону оппонента. — Последний раз, когда мы встречались, вас брали на буксир. Думал, вы решили сменить декорации.

Скрепляя вышесказанное фамильярным хлопком по спине, он добавил:

— В наших теплых дружеских отношениях возникло зияние. Но я готов пойти на мировую. Зачем нам, заядлым пацифистам, руки, если мы не можем их пожать?

Бухтаревич схватил Сиповича за пиджак, слегка подпортив его экстерьер. Увидев, как ее любовника собираются насадить на вертел, Галя встала сразу во всех направлениях, заслонив собой веселое русское солнце. Она была весьма темпераментной натурой, и внушительные габариты давали ей право вести себя как угодно. Кадык Бухтаревича нервно запрыгал, когда он обнаружил себя стоящим на открытом пространстве и не защищенным от вероятного тарана. Волосы у его висков подернулись благородной сединой.

Галя мысленно сорвала с себя рабочий туалет и облеклась в кимоно. Предваряя свои действия воинственным кличем, она не оставляла сомнений, что собирается снять с Бухтаревича скальп. Из нее хлынули звуки, сигнализирующие о подготовке к массированной атаке. Она кинулась в сечу, опрокинула врага и добавила еще парочку штрихов.

Галя усердно молотила объект, вдавленный в пол ее телесами, нанося по нему убийственные удары и постепенно раскладывая его на составные компоненты. Несколько мгновений Сипович упивался зрелищем в безмолвном экстазе. Затем, сделав вывод, что остросюжетности в фабуле вполне хватает, он нажал на педаль газа.

Кошкин мог быть одним из лучших представителей человечества, но комок грязи на лице понижал его рейтинги. Разлохмаченный с виду, но почтенный в душе, он оккупировал тротуар, привалившись спиной к фонарному столбу, и со снисходительной симпатией смотрел на дырку в носке. Не ведая радостей сиесты, он топил печаль в горячительных напитках. Отныне дом ему не требовался, он был вполне удовлетворен великими вольными просторами. Он находился в том промежуточном состоянии, когда жить по-прежнему хочется, но терять особо нечего.

Проблемы цивилизации не касались Кошкина, и в тот момент, когда на горизонте появилась точка, он готовил носок, целя им в жалкую челядь. А тем временем, вспахивая акры земли, к нему приближался неопознанный объект.

Стоит упомянуть, что Сипович не обладал изяществом лани. Он бежал самозабвенно, с легким налетом педантизма. Хоть и не слишком грациозно, но бежать он умел: не выжимал из своих мышц максимум и не давился собственными миндалинами — но бежал как бы по инерции, попутно рассматривая городские достопримечательности. Он как раз переключал скорость, когда крепкий запах Кошкина сбил его с ног мощнейшим апперкотом.

— Журналюга! — взвизгнул Кошкин, пробираясь сквозь туманы алкогольной эйфории. — Ты-то мне и нужен! Сердце пошаливает, — провыл он, и в его глазах появился ипохондрический блеск. — Но к черту сердце! Будет сенсация!

Сипович смахнул слезу и чистосердечно признался, что, несмотря на давешние разногласия, он искал свидания с ним, чтобы воскресить из праха их семейный очаг.

— Я узнал его адрес! — загрохотал Кошкин, невосприимчивый к сантиментам.

— Отлично!

— Это чертовски здорово!

— Полдела сделано! Но решим уравнение до конца: о ком речь?

— Этот администраторишка из «И вкусно, и грустно», лапавший мою Валюшу.

Сипович не называл себя склеротиком, но многих вещей не запоминал. И все же слова Кошкина как-то странно срезонировали в его памяти, постепенно складываясь в пазл. Он живо припоминал: сцена ревности в редакции «Кроссворд! Кроссворд!», тщетная попытка дозвониться до изменщицы… «И вкусно и грустно» … администратор… администратор?!

— Знаете что! — воскликнул Сипович, мысленно подмигивая в сторону Альцгеймера. — Если грядет судебный процесс, я желаю быть в числе присяжных! Наш обвиняемый — редкостной безнравственности человек, в морально-этическом смысле он ниже червя. Червь для него — недосягаемая духовно развитая личность! Это чудовище обирает нищих, я видел собственными глазами, как он выворачивал карманы у слепой старушки. У него на затылке родимое пятно в форме трех шестерок.