Франческо Пикколо - Минуты будничного несчастья

Слишком долгие подступы.

Альба красивая, но назвать ее очень красивой я бы не решился. Она из тех женщин, про которых говорят: «Не знаю, но в ней что-то есть». Это неуловимое «что-то» может означать «милая» и даже «вульгарная». Одновременно. Странное сочетание, но именно оно делает ее красивой. Казалось бы, это так называемое «что-то» меньше, чем красота, тогда как на самом деле оно больше. Настолько больше, что опасно.

О его опасности говорит число жертв. В одном только районе Тестаччо я насчитал двадцать четыре жертвы (со мной двадцать пять). Я говорю о районе Тестаччо потому, что Альба там живет и проводит большую часть времени. Девять жертв я насчитал на одной только улице Бранка. Девять на одной улице! Соседней с той, на которой живет она.

Жертвами я называю мужчин, влюбившихся в нее, очарованных ею, потерявших из-за нее покой, буквально помешавшихся на ней. К ее жертвам у меня есть все основания причислить и двух женщин. Все, о ком я говорю, попали под влияние Альбы, в зависимость от нее. В сущности, она может делать с ними (с нами, если быть точным) все, что захочет.

Этим Альба напоминает героиню пьесы Чехова «Дядя Ваня» Елену, которая, правда, довольствуется куда меньшим урожаем жертв. Но они есть: все мужчины, окружающие Елену, влюблены в нее, поскольку она их к этому поощряет. Поощряет по-разному, безошибочно зная, как сделать их своими жертвами. И чем больше они сопротивляются, тем больше Елена старается влюбить их в себя и с удовольствием в этом преуспевает, после чего теряет к ним интерес.

Так действует Елена в чеховской пьесе. Так действует Альба в жизни. Обе — как Елена, так и Альба — выбирают в качестве идеальной жертвы того, кто обращает внимание на их своеобразную привлекательность. Кто-то утверждает, что раскусил Альбу с ее стремлением влюбить в себя решительно всех, с ее стремлением постоянно множить число жертв, и этим утверждением хочет сказать, что уж он-то, в отличие от других, не попадется в ее сети, тем самым давая Альбе повод приложить все усилия, чтобы того, кто сознательно избегает роли жертвы, превратить в жертву.

Говорю это, исходя из собственного опыта. Я долго, сколько мог, держался, но все равно кончилось тем, что у меня была любовная связь с Альбой, продолжавшаяся с тридцать первого января до середины мая. Любовная связь, во время которой я считал себя избранником Альбы, считал, что она разделяет мои чувства, а однажды, сколь ни трудно в это поверить, мне показалось даже, будто она моя жертва. Все эти месяцы я смотрел по сторонам, когда шел по улице Бранка один или с ней после того, как мы выходили из ее дома, и оглядывал по одному всех девятерых ее воздыхателей, живущих поблизости, с удовольствием думая, что я не такой, как они. Альба улыбалась мне, как бы говоря: не волнуйся, ты не такой, как они. Эта ее улыбка не успокаивала меня: я все время был на взводе. Я непрерывно спрашивал себя, действительно ли я не такой, как эти, с улицы Бранка. Я действительно был не таким, но в это плохо верилось.

Так продолжалось до того раннего утра, когда она, видя, что я одеваюсь, плаксивым голосом спросила:

— Как, ты уже уходишь?

В эту минуту у меня мелькнула мысль, что не я ее жертва, а она моя. Я улыбнулся, но она не видела моей победоносной улыбки: я стоял к ней спиной.

Понятно, что на душе стало спокойнее.

Это было в середине мая.

В тот день, когда я, успокоившись, почувствовал, что Альба со мной не такая, как со всеми своими жертвами, в тот самый день, когда я уверовал в это, она неожиданно объявила о конце нашей любовной связи. Она сделала это с мелодраматическим видом, сказав, что мы должны расстаться потому, что любим друг друга.

— Но если мы любим друг друга, с какой стати нам расставаться? — недоумевал я.

— Неужели ты не понимаешь? — спрашивала она, глядя на меня расширенными от удивления глазами.

— Конечно, понимаю, — опустив голову, мямлил я, ничего не понимая.

На самом же деле все я понимал, но мне было стыдно в этом признаться, и я притворялся, что не понимаю.

Через месяц с лишним Альба удосужилась придать нашей разлуке настолько противоречивый характер, что я уже не понимал, вместе мы или расстались. На самом деле мы расстались, но казалось с немалой долей вероятности, что вот-вот снова будем вместе. Одним словом, она была в здравом уме, а я чувствовал себя ее жертвой в большей степени, нежели, по крайней мере, семь из девяти ее жертв с улицы Бранка. Потому что двое других — налоговый юрист из дома тринадцать по улице Бранка и двоюродный брат Розарии — окончательно потеряли голову от любви к Альбе. Причем оба не знали, известно ли Альбе, что они потеряли голову. Но Альбе это было известно. И стоило им потерять голову, как Альба утратила к ним всякий интерес.

Фактически коллекционирование жертв — ее работа. То есть работа у Альбы есть, обычная работа, но все ее усилия сосредоточены на коллекционировании жертв. Ее неиссякаемая энергия направлена на удержание десятков и десятков жертв. Дело не в том, что ей больше нечем заняться. Но, на ее счастье, ей это нравится: она пишет и получает эсэмэски, напрашивается на приглашения поужинать, занимается ночным сексом по телефону, обещает поцелуи и не выполняет обещанного или выполняет, чувствуя, что жертва может ускользнуть, целуется, но не занимается любовью, занимается любовью, но только иногда, занимается любовью много раз подряд и потом неожиданно прекращает. Говорит «хватит», даже если чувствует, что не кончила. Говорит, что пора расстаться, заранее зная, что будет скучать. Все это — разной степени сложности ее еженедельной работы по соблазнению.

Что касается меня, то я, считай, почти вышел из игры. Говорю «почти» из чистого суеверия. Недавно я отправил ей эсэмэску, которую вполне можно было не отправлять, потому, быть может, что это был ответ Альбе на эсэмэску, которую Альба не писала, да и не думала писать. «Должен тебе сказать, — писал я, — одну неприятную и в то же время приятную вещь или вещь приятную и в то же время неприятную. Я не перестаю думать о тебе. Ты говоришь, что любишь меня, что думаешь обо мне, что скучаешь. Но любить и желать друг друга — это нечто конкретное. Следовательно, хватит, баста. Я устал от той части меня, которая думает о тебе. Она мне не нравится, эта моя часть, я ее терпеть не могу и на этот раз хочу ее победить. Мне очень жаль».

Избегая излишней патетики, я не написал «прощай». Но это было прощание. Это выглядело так, как будто я бросаю ее, тогда как на самом деле она сама бросила меня, и бросила давно.

Альба ответила мне через несколько дней. Она написала «ок». И больше ничего. Я тут же позвонил ей и кричал по телефону, что никто не имеет права отвечать «ок» на такое горькое письмо, что я страдаю, и, немного подумав, добавил, что надо быть последней тварью, чтобы на это наплевать. Она не должна быть столь безжалостной.