Франческо Пикколо - Минуты будничного несчастья

Это все? Можно было бы сказать да, если бы не два вытекающих из этого следствия, тоже, кстати, естественных.

Первое заключается в том, что диета Дюкана рассчитана на определенный срок и, будучи эффективной, требует соблюдения этого срока, по истечении которого заканчивается. Действие запущенного вами механизма рассчитано на определенное время. Можно сказать: ладно, ты заканчиваешь, но продолжает другой. Согласен. Впрочем, человеческих существ, желающих сбросить вес, множество, хотя назвать его несметным нельзя. Одним словом, они тоже похудеют, в результате чего круг дюканианцев неминуемо сузится.

Второе следствие значительно серьезнее. Я изучил его лично, чтобы понять, касается ли оно только меня или, вместе со мной, и моих бывших коллег по диете Дюкана. Результат оказался предсказуемым: касается ста процентов тех, с кем я себя сравнивал.

Все мы дали себе слово больше никогда в жизни не брать в рот ни единого ломтика брезаолы.

Мало того что слово «брезаола» угнетающе действует на нашу психику, оно еще и вызывает такой дискомфорт в желудке, который могут понять лишь космонавты на орбите. Все мы дали себе слово: больше никакой брезаолы! Ее чрезмерное, безудержное поглощение, естественно, привело к пресыщению.

В результате со дня на день из супермаркетов позвонят производителям и скажут: «Нам нужны двадцать пять процентов от прежних поставок, десять процентов, ноль процентов. Брезаола никому больше не нужна». Успевшие нажиться на ней производители купили тысячи голов скота, открыли много новых фабрик, наняли большое количество работников. И вдруг на тебе — то, что они продают, никто уже не покупает. Брезаола давала занятым на ее производстве деньги, кормила, обеспечивала страховку и возможность покупок в рассрочку, и теперь все они останутся без работы. То, что принесло людям богатство, теперь принесет им неизбежную бедность.

Садясь на диету Дюкана, я не предполагал, что во всем этом будет и моя вина. Я думал, как продержаться до вечера, не притронувшись к печенью. Чтобы добиться этого, я открывал холодильник и как зверь набрасывался на брезаолу. Я похудел. Я хорошо себя чувствую, даже, судя по комплиментам, похорошел. Тем, кому удается похудеть, в последующие месяцы важно одно — чтобы знакомые, встречая их, говорили: «Да тебя не узнать. Ты похудел и прекрасно выглядишь». И мне это говорят. Но, сам того не зная, я нанес множеству людей немалый экономический урон.

Когда я звоню жене, она делает то, чего не делает, насколько мне известно, ни один человек в мире: отвечая, она не говорит «алло», как сказал бы любой другой на ее месте, «слушаю» или, поскольку знает, что это звоню я, «слушаю тебя».

Ничего подобного.

Она сразу начинает говорить сама. Говорит, где она, или чем она занимается, или когда вернется домой, или как прошла встреча с человеком, с которым она собиралась встретиться, или пересказывает то, что ей рассказали.

Как только мне удается ее перебить, я спрашиваю:

— Кто кому звонит? Ты мне или я тебе?

— Ты мне, — отвечает она.

— Но если позвонил я, разве не я должен говорить? Ты должна сказать «алло», и я говорю тебе, что это я, и ты говоришь «я тебя слушаю» или спрашиваешь «в чем дело?», или «что ты мне хочешь сказать?», или, например, «у тебя все в порядке?».

Если звоню я, значит, мне есть что тебе сказать, а не наоборот. Если же ты хочешь что-то сказать мне, тогда звонишь ты.

Собрания жильцов в самых высоких небоскребах на свете. О возможности таких собраний, я уверен, при проектировании этих архитектурных колоссов никто не думал.

Красивая женщина, которая в самолете на пути из Рима в Турин, сев на соседнее место, сказала, что боится летать, и спросила: «Можно я буду держать тебя за руку?» Я согласился, и мы держались за руки все время полета.

Она действительно боялась и действительно хотела держать меня за руку только поэтому.

Некоторые виды спорта, претендующие на включение в программу Олимпийских игр.

И особенно газетные статьи на эту тему.

Представлять себе каждодневные тренировки желающих увидеть свое имя в «Книге рекордов Гиннесса».

Всякий раз, когда мне говорят: «Минуты будничного счастья» были лучше.

Табличка с надписью в некоторых общественных туалетах: «Просьба оставлять за собой туалет чистым».

В ресторане, войдя в туалет, обнаруживаю загаженный унитаз. Хочу спустить воду, но сливной бачок не работает.

Выхожу и вижу человека, который ждал, когда туалет освободится. Если это день рождения кого-то из друзей, возможно, я знаю того, кто ждал, когда я выйду. Я бы сказал ему, что не виноват в загаженном унитазе, но не решаюсь. А если бы и решился, у человека, который ждал, когда я выйду, все равно осталось бы подозрение, что унитаз загадил не кто иной, как я.

Когда рестораны после названия пишут «с 1972 года» или «с 1983 года».

К этому времени я уже успел родиться. А во втором случае уже был взрослым.

В Риме, куда бы ты ни обратился с просьбой починить что бы то ни было, качают головой и говорят, что ремонт невозможен.

Получается, что в Риме любая сломавшаяся вещь останется сломанной навсегда.

Сын, за которым я заехал к концу занятий секции легкой атлетики, поделился со мной новостью: Беатриче сказала ему, что его любит Людовика. И в моем присутствии решительно повернулся к Людовике и спросил:

— Ты правда меня любишь?

— Да, — ответила Людовика.

Андреа пять лет.

Людовике тоже.

И столько же Беатриче.

Когда я, переодев Андреа, сказал ему, что нам пора ехать, он показал мне на Людовику и похвастал: «Она меня любит». При Людовике, которая посмотрела на меня, как бы говоря: «Да, а что? Есть проблемы?» И, правильно оценив ситуацию, я сказал:

— Очень мило. А теперь нам пора.

Я держал куртку, чтобы дать сыну вдеть руки в рукава, когда он попросил меня подождать, пока они не поцелуют друг друга в губы. Людовика снова посмотрела на меня, как бы говоря: «Да, а что? Есть проблемы?»

На этот раз проблемы у меня действительно были.

Я растерялся. Я не знал, кричать ли караул, зовя на помощь других родителей, или делать вид, что этих детей не знаю, или, наконец, пользуясь реакционным педагогическим методом, объяснить обоим, что так не делают, а то и, прибегнув к еще более реакционному методу воспитания, отшлепать их. Либо сначала объяснить им, что так не делают, и потом отшлепать. Либо отшлепать хотя бы сына, на что я имел большее право.

Да, у меня проблемы. Детям по пять лет, и они не должны целоваться в губы. И я не знаю, как им это объяснить. А может, махнуть на них рукой и пусть сколько угодно целуются в губы, правильно это или неправильно в их возрасте.

Но они не должны об этом говорить.

И главное, не должны говорить об этом в первую очередь мне.