Франческо Пикколо - Минуты будничного несчастья

Но на самом деле ничего подобного ни разу со мной не было. И думаю, никогда не будет.

К счастью.

Ночь, когда раздался телефонный звонок и мне сказали, что у Мэджика Джонсона СПИД.

Накануне отъезда все равно куда — в Гонконг или в Витербо — у меня начинается истерика. Я кричу на всех подряд, злюсь по любому поводу, швыряю на стол все, что попадется под руку. У меня нет ни малейшего желания ехать. В ночь перед отъездом я не сплю, думая обо всех природных катастрофах, которые могут произойти в мире и оправдать необходимость отложить отъезд.

Когда говорят: «Да, стоит действительно недешево, зато долго служит».

Каждое утро, проводив сына в школу, я сажусь за работу. Включаю компьютер и часами пишу. Пишу и чувствую себя одиноким, все более одиноким в надежде, что раздастся телефонный звонок, что кто-нибудь мне позвонит — все равно кто. Жду, чтобы меня отвлекли, и тем временем продолжаю писать.

Если же никто не звонит, звоню кому-нибудь сам.

Ты ложишься в постель и сразу чувствуешь, что она плохо застелена. Простыни в складках, и стоит тебе повернуться, как ноги оказываются открытыми. Выход один: встать и перестелить постель, но тебе лень.

Влюбленные, которые делают татуировки с именами друг друга. И они же много лет спустя, кричащие от боли, когда им сводят татуировки.

Все дома были белыми, а песок на казавшемся бескрайним пляже почти черным. Таким мне запомнилось место, где мы проводили каждое лето в моем детстве.

Все лета были похожи одно на другое, сначала с ведерочками на берегу, а потом с нырянием в волны, с кренделями, которые мы жадно уплетали под тентом, обреченные на мучения из-за неминуемых последствий — часа два без купания, и единственной возможностью хоть немного сократить это время было замучить взрослых нытьем, пока они не смилостивятся наконец: «На полный желудок купаться вредно, но уж ладно, купайтесь». Это было похоже на наши вопросы в машине «Когда же мы приедем?», которые мы задавали, даже понимая их бессмысленность, но удержаться не могли.

Ветер над шале, когда мы смотрели, как взрослые играют в карты, сосредоточенные на игре, молчаливые. Сухой стук мячика после удара игрока в настольный футбол, музыкальный автомат, игравший две, максимум три песни, потому что все выбирали только их. Запах и скрип соли на коже, когда мы сгибали руки или ноги, а принимать душ мы упорно отказывались, потому что нам нравился запах засохшей под мышками соленой пыли. Нестерпимый голод по вечерам. Всегда добрый голос матери, говорившей «Наконец-то проснулся», когда я входил в кухню и молча садился в ожидании, когда она подаст мне завтрак.

Все лета были похожи одно на другое и длились бесконечно, так что наступала минута, когда я терял счет дням. Но последние дни были прекрасными: мы готовились к отъезду, считали последние купания, и последние крендели, и последние песни и потом садились в машину и возвращались в город, где все, казалось нам, изменилось, потому что мы не узнавали знакомые улицы, магазины. Невероятно, но так повторялось из года в год: мы мерили взглядом длину улиц, и всякий раз они казались нам короче, пусть немного, но короче, и это было безошибочным знаком того, что мы выросли. Город уменьшался.

Затем наступило лето не такое, как раньше. Я увидел девочку, которая была старше меня, намного старше. Она улыбалась мне из-под своего зонта, спрашивала, как меня зовут, садилась рядом под моим зонтом, а однажды засмеялась так весело, что я понял: это я ее рассмешил. В результате я стал просыпаться с мыслью бежать скорее на море, потому что там была она. Когда я приходил, она обнимала меня, целовала в щеку, иногда клала мою голову к себе на плечо, и я чувствовал ее запах — непонятный мне запах, который, казалось, был придуман только для ее кожи.

У нее был парень, но через несколько дней она сказала, что я тоже ее парень. И она сказала это и своему парню, своим друзьям. Все улыбались, ее парень спокойно отнесся к этой новости, и, честно говоря, я тоже спокойно отнесся к тому, что он — парень моей девушки.

Если я правильно помню, ее звали Федерика. У нее были веснушки на лице, на плечах, на руках, на ногах. В нашем городе, как мне казалось, девушек с веснушками не было, и я решил, что девушки с веснушками появляются только летом или что все они из Неаполя, потому что она была из Неаполя.

Однажды Федерика, не предупредив меня, спросила мою мать, можно ли мне вечером пойти с ними в кино. Мать разрешила, но то, как она это сделала, мне, откровенно говоря, не понравилось: она сказала, что разрешает мне это в порядке исключения и что поручает меня Федерике. Наспех поужинав, я схватил джемпер, который мать велела мне надеть. Я боялся ослушаться ее, боялся, что они не станут меня ждать, если я опоздаю.

Готовый намного раньше назначенного времени, я сидел во дворе на парапете, пока они не пришли. На Федерике был джемпер, завязанный на талии. До этого я видел ее только на пляже, и, одетая, она была еще красивее. У ее парня тоже был завязанный на поясе джемпер. И тогда я тоже завязал джемпер на поясе. Нас было много. Моя мать смотрела на нас с балкона, и я знаками показывал ей, чтобы она ушла, но она осталась на балконе.

Мы вышли на улицу все вместе. Я был в приподнятом настроении, был в компании парней старше меня, и каждому из них хотелось, чтобы я шел рядом с ним. Но когда меня звала Федерика, я бежал к ней. Дорога до открытого кинотеатра была длинная, однако казалось, что время летит слишком быстро: я хотел, чтобы мы шли и шли. Уже не помню, какой фильм мы смотрели, помню только, что в кинотеатре под открытым небом было очень холодно. Моя мать оказалась права. Начиная с какой-то минуты я почувствовал страшную усталость, преодолеть которую мне не удавалось. Я сделал над собой огромное усилие, чтобы не заснуть.

К счастью, мне это удалось. Фильму не было конца, но я выстоял в борьбе со сном, собрав все силы, какие у меня были и каких не было. Но в это время мы вышли из кинотеатра, и я понял, что нам предстоит долгий обратный путь.

Они смеялись, обменивались шутками, бежали. Федерика шла в обнимку со своим парнем, но не забывала и поглядывать ободряюще на меня, улыбаясь и призывая взглядом не отставать. Но я еле держался на ногах и только спрашивал: «Сколько еще идти?» Я отставал, и они вынуждены были ждать, пока я их догоню. И когда я уже почти остановился, Федерика опустилась передо мной на корточки и спросила: «Хочешь спать?» Я ничего не ответил: мне казалось глупым врать и одинаково глупым говорить да. Тогда Федерика сказала своему парню: «Посади его сюда, я его понесу», — и показала себе на плечо. Он ответил, что может понести меня сам, но Федерика не согласилась. Я продолжал говорить, что не хочу спать, но они меня не слушали. Всех настойчивость Федерики развеселила. Ее парень подхватил меня под мышки, и в ту же секунду я оказался высоко наверху, над головами у всех, и опустился на плечи Федерике, которая схватила меня за ноги. Все зааплодировали, наперебой спрашивая меня, доволен ли я, и все вместе мы двинулись дальше. Они внизу, а я на плечах у Федерики. На вопрос, доволен ли я, я не ответил, потому что готов был умереть от стыда. Неожиданно я понял одну простую вещь: если я наверху, значит, я намного меньше, чем считал себя сам.