Франческо Пикколо - Минуты будничного несчастья

Когда мы оказались под нашим балконом, моя мать, скрестив руки, стояла у окна. На лестнице она взяла меня у Федерики, и, пока несла в кровать, я шепнул ей на ухо, что хотел бы провалиться сквозь землю. Не знаю, услышала ли она меня, но, по-моему, нет.

Все это я помню смутно, как будто был бы рад забыть этот вечер и как будто невозможно забыть картину, какой я вижу ее сегодня: маленький ребенок на плечах у веснушчатой девушки, я смотрю на мир сверху и вижу ее мягкие волосы и слышу их запах. Но все это становится смешным, потому что я смотрю вперед и жду, когда же мы наконец придем.

Когда в конце лета мы вернулись в город, длина улиц оказалась той же, какой я видел ее всегда и вижу по сей день. Унизительных положений хватало и потом — порой даже более унизительных. Но невыносимая горечь, подобная той, что я испытал в тот вечер, сидя на плечах у Федерики, дается испытать раз в жизни. Чувство горечи бывает и более сильным, бесконечно долгим, беспощадно мучительным. Но минута, когда ты вдруг понимаешь, что жизнь, какой она рисовалась тебе, недостижима, никогда уже не повторится.

Я очень хорошо помню мысль, с которой проснулся на следующее утро после того, как сидел у нее на плечах. Не успев открыть глаза, я с ужасом подумал, что жизнь была намного лучше до того, как в ней появилась Федерика. Помню также, что тут же нашел эту мысль пустой, понимая, что во времена до Федерики я не вернусь.

Когда мне звонят из еженедельных или ежемесячных женских журналов с предложением написать статью, речь почти всегда идет о непонятной для меня теме. Совершенно непонятной. Я терпеливо прошу объяснить, какой статьи они от меня ждут. Они подробно объясняют мне это, и, слушая их, я заключаю, что им ясно, как и о чем я должен написать. Им ясно, а я все равно не понимаю.

Но, сам не зная почему, соглашаюсь. Говорю: «Хорошо», — и кладу трубку.

И оказываюсь на краю пропасти.

Слезы, которые я проливал годами, смотря телевизионные шоу «Странная любовь», «Карамба», «Какой сюрприз», «Тебе почта».

Когда, гадая на экране телевизора, в каком конверте больше денег, играющие отказываются от предложения более чем приличной суммы в надежде выиграть всё.

Самообслуживание на бензоколонке.

Обожаю людей с бутылкой ледяного пива в руке, которое они со знанием дела церемонно потягивают, сидя порой на бордюре тротуара. Я им искренне завидую, завидую их естественности и удовольствию, которое был бы рад испытать сам. Но мне этого, увы, не дано. У меня никогда не бывает желания купить бутылку пива и сесть на бордюр тротуара. И когда я все-таки решаюсь на это, когда покупаю бутылку ледяного пива и сажусь на асфальт, у меня получается это не так, как у других, — мне не хватает их естественности и сосредоточенности.

На этой неделе я подписал три воззвания в поддержку культуры (порой противоречивых), два призыва в защиту демократии и один против отсутствия демократии (что, по-моему, одно и то же, но меня заверили в обратном), один против свободы — нет, за свободу, один касающийся женщин, но я не понял, в каком смысле, пять о пяти разных избирательных законах, три петиции за освобождение не знаю кого не знаю откуда, одну против домашнего насилия и одну в защиту разведенных отцов.

Теперь моя совесть чиста настолько, что можно смотреться в нее, как в зеркало.

Опубликовав исторический роман, писатели упорно призывают читателей понять, что речь в нем идет о современной Италии. И я начинаю читать их сочинение, страница за страницей усиленно стараясь угадать, на кого и на что авторы намекают. И наступает минута, когда я нетерпеливо захлопываю книгу с криком возмущения: «Но если они хотели писать о современной Италии, что им мешало писать именно о современной Италии?» Потом я раскаиваюсь, виновато думая, что, если бы родился раньше, я бы говорил это и об «Обрученных» [7] «Обрученные» — первый в Италии исторический роман Алессандро Мандзони (1785–1873). .

Почему в англосаксонских странах все едят сникерсы, а у нас они, мягко говоря, не в почете?

Фильмы о подводных лодках.

В отсеках невообразимо тесно, не протолкнуться, подлодкам угрожают торпеды, члены экипажа выходят и спускаются внутрь исключительно через люк. Стоит нажать по ошибке не ту кнопку — а разных кнопок кругом тысячи, — и конец. В машинном отделении могут возникнуть проблемы, и только один предмет способен помочь в положении, чреватом катастрофой, — разводной ключ. В фильмах о подводных лодках все так или иначе вертится вокруг разводного ключа.

И фильмы, которые два часа кряду рассказывают тебе какую-то историю и кончаются не так, как ты ожидал.

Когда я сажусь на мотороллер, чтобы ехать в студию, мне хочется слушать по дороге музыку. Я вынимаю из кармана наушники. Провода спутаны настолько, что меня вот-вот задушат если не оба наушника, то, по крайней мере, один.

Приходится выбирать: распутывать провода или отказаться от музыки.

И каждый раз я отказываюсь от музыки.

«Слегка». Ответ, который я слышу, спрашивая: «Газированную или без газа?»

Давая интервью в девятнадцать лет, Миа Фэрроу сказала: «Я хочу сделать блестящую карьеру, выйти замуж за великого человека и прожить яркую жизнь. Нужно стремиться к лучшему: это единственное, что помогает преуспеть во всем».

В интервью, которое она дала в пятьдесят девять лет, Миа Фэрроу сказала: «Теперь я поняла: жить значит научиться переносить потери с самой благодушной покорностью и быть способными пользоваться всем, что предлагает жизнь».

В провинциальных городах всегда существует миф девушки. Время от времени миф меняется. В отрочестве моим мифом была Паола. Она была блондинкой с длинными гладкими волосами. При невысоком росте стройная и гибкая, как гимнастка. Но все это не имело значения: выбор пал на нее, она была девушкой-мифом и, значит, была прекрасна.

Обычно мы собирались на углу Корсо и виа Коломбо, напротив магазина готового платья. Она никогда не водила с нами компанию. Иной раз проезжала мимо на мотороллере с подругой, и кто-то, увидев ее издалека, говорил: «Едет». Сначала она ехала по Корсо, потом, сбавляя скорость, поворачивала на виа Коломбо. Это случалось три-четыре раза в неделю, но не больше одного раза в день. И все как один мы встречали и провожали ее восторженными взглядами. Если кто-то приходил позже, то всегда спрашивал: «Она уже проехала?» Или один из нас встречал вновь пришедшего словами: «Она уже проехала, и не думаю, что сегодня опять проедет». Мы никогда не говорили «Паола» — в этом не было необходимости.

Однажды я был у моей двоюродной сестры, которая дружила с Паолой. Паола поздоровалась со мной, спросила, как меня зовут. Я попробовал что-то сказать, но, говоря, смотрел в сторону, а когда бросал взгляд на Паолу, видел, что она тоже смотрит в сторону. Я делал вид, будто мне все равно, разговаривать с ней или нет, хотя на самом деле мне это было не все равно, но, думаю, она меня не слушала. Я понял, что пора уходить, попрощался с ними, Паола сказала: «Чао!» — и даже улыбнулась мне.