Элизабет Страут - И снова Оливия

— Как так можно? — спросила она Кристофера по телефону.

— Ну, мам, он, наверное, переживает из-за своей жены.

— Но, Крис, он ходит тут и плачет!

— Это культурный код, — ответил Кристофер.

— Что еще за культурный код, господи прости? — повысила голос Оливия.

А то, объяснил Кристофер, что парень — еврей, а еврейские мужчины не стыдятся слез.

Оливия повесила трубку, возмущенная обоими — и сыном, и Берни.

Этель Макферсон прибыла в «Кленовые апартаменты» полгода назад, после смерти ее мужа Фергюса, и, похоже, она знала здесь все и обо всех. От нее Оливия узнала о жене Берни, переправленной через мост.

— О, я не могла жить в нашем большом старом доме после того, как Фергюс умер, это было невыносимо! Как я по нему скучаю!

— Он был из тех, кто расхаживал по Кросби в килте? — спросила Оливия, и Этель кивнула: да, среди них был ее муж. — Но зачем? — продолжила Оливия. — Я никогда не могла этого понять.

Этель явно обиделась:

— Ну, будь у вас шотландские предки, вы бы думали иначе.

— Но у меня есть шотландские предки! — возразила Оливия.

— Тогда, возможно, это не значит для вас столько же, сколько значило для Ферджи, — сказала Этель и, помахав кому-то, двинулась в противоположный угол столовой.

«Тьфу на вас», — подумала Оливия, но чувствовала она себя ужасно, никто с ней не заговаривал, и спустя несколько минут она удалилась в свою квартирку.

Как только за окном темнело, Оливия укладывалась в свою уютную односпальную кровать и смотрела телевизор. Новости ошарашивали. И это помогало. Страна пребывала в чудовищном раздрае, и Оливия находила происходящее увлекательным. Иногда ей казалось, что фашизм стучится в дверь Америки, но затем мелькала мысль: «Да ладно, я скоро умру, мне-то что». Иногда, думая о Кристофере и его многочисленных детях, она беспокоилась из-за их будущего, но потом говорила себе: «Я ничего не могу с этим поделать, все катится в тартарары».

В конце концов она обрела Чипманов; раньше они жили в Сако, в часе езды от Кросби, где он работал инженером, она — медсестрой, до того как оба вышли на пенсию. Они были демократами, слава богу, и с ними можно было поговорить о безобразиях, творившихся вокруг, поэтому ужинали они вместе, втроем за столиком на четверых. Это сделало жизнь Оливии более сносной — у нее появилось свое место в мире «Кленовых апартаментов». А то, что она считала Чипманов слегка занудными, решающего значения не имело, хотя нередко, отужинав с ними, она, шагая по коридору в свою квартирку, закатывала глаза.

Так она и жила.

Через несколько дней после Рождества Оливию без предупреждения навестил Кристофер с женой и всеми четырьмя детьми. Как же она обрадовалась! Старший сын Кристофера, Теодор, родившийся от другого мужчины и до сих пор ни разу, насколько помнила Оливия, не перемолвившийся с ней ни словом, зашел в ее квартиру — подросток ныне! — и сказал, стесняясь:

— Жаль, что вы заболели. Эти дела с сердцем и все такое.

— Что ж, — ответила Оливия, — бывает.

И он робко продолжил:

— Может, здесь дела пойдут лучше.

— Может, — согласилась Оливия.

Ее внучке Натали исполнилось восемь, и она была не прочь поболтать с Оливией, но посреди разговора внезапно бросалась к матери и прижималась к ней, и Энн, глядя на Оливию, поясняла:

— У нее трудный период.

— Как у всех нас, — отвечала Оливия.

Но маленький Генри, десятилетний внук Оливии, выучил наизусть имена всех президентов Соединенных Штатов.

— Молодец! — похвалила его Оливия и потом страшно скучала, пока он перечислял эти имена, а когда он дошел до действующего президента, Оливия фыркнула, поморщившись, и мальчик сказал очень серьезно:

— Я знаю.

После отъезда Кристофера с семейством Оливия ощущала такую слабость и пустоту внутри, что два дня кормилась из своих запасов, не выходя из квартиры, прежде чем вернуться за столик к Чипманам.

На эту женщину Оливия впервые обратила внимание в апреле — та жила двумя этажами ниже и в другом конце коридора, — и Оливия подумала, что с виду она — вылитая серая мышка, а таких Оливия всегда недолюбливала. Оливия сидела в столовой, поджидая Чипманов, когда заметила Серую Мышку. В массивных очках на маленьком личике и с тростью, снабженной четырьмя рогами на конце, Мышка вошла в столовую и застыла в нерешительности. Оливия взяла свою трость и помахала ею, привлекая внимание Серой Мышки, когда же Серая Мышка обернулась к ней, Оливия жестом показала, что та может сесть рядом с ней.

— Матерь божья, — буркнула Оливия, поскольку этой тихоне потребовалось немало времени, чтобы протиснуться между столами, и выглядела она по-прежнему неуверенно, будто сомневалась, действительно ли ей можно сюда подсесть. — Садитесь! — почти рявкнула Оливия, когда Серая Мышка добралась наконец до ее столика.

Та села и сказала:

— Меня зовут Изабель Дэно, и спасибо, что пригласили за свой стол.

— Оливия, — представилась Оливия. (И подумала про себя: «Бульдожка», исходя из фамилии женщины.)

Вскоре появились Чипманы, и Оливия представила им новенькую:

— Изабель.

Все принялись есть и разговаривать. Серая Мышка в основном помалкивала, и Оливия гневалась про себя: «Ну ей-богу!» Покончив с едой, Мышка поднялась и опять замерла, будто не зная, что ей делать дальше.

— Возвращаетесь к себе? — спросила Оливия.

Тихоня кивнула, и они вместе вышли из столовой в длинный коридор.

— Я совсем недавно приехала сюда, — сообщила Серая Мышка, — всего два дня назад.

— Правда? — откликнулась Оливия. — Привыкните, хотя это будет непросто, должна предупредить. Чипманы — нормальные ребята. Остальные — высокомерное дурачье в большинстве своем. (Серая Мышка в растерянности пялилась на нее.) Пока, — попрощалась Оливия, оставив тихоню у двери ее квартиры.

Весна утвердилась окончательно, когда Оливия решила, что ей нужна пишущая машинка. Она начала печатать кое-что — свои мемуары — на компьютере, но сломался принтер, и Оливия так расстроилась, что ее затрясло, и дрожь в руках была почти непрерывной. Она позвонила Кристоферу:

— Мне нужна пишущая машинка. — Затем, подумав немного: — И розовый куст.

Уже на следующей неделе ее дорогой мальчик как миленький явился из Нью-Йорка с пишущей машинкой и двумя розовыми кустами, с ним прибыл маленький Генри.

— Такую сейчас нелегко найти, сама понимаешь, — сказал Кристофер, ставя на стол электрическую пишущую машинку. И Оливия не услышала в его голосе ни раздражения, ни язвительности.

— Я тебе очень признательна, — ответила Оливия.

Сын привез пять чернильных картриджей и показал, как их вставлять. А потом он посадил розовые кусты, следуя материнским инструкциям, прямо за дверью, что выходила на дворовую территорию, где между стеной и асфальтированной дорожкой имелась полоска земли, — директор заведения разрешил Оливии развести там сад. Кристофер вырыл глубокие ямы, как и велела Оливия, и полил розовые кусты, также под надзором матери.