Лана Барсукова - Сочини мою жизнь [litres]

– Ладно, давай ближе к делу, – продолжала Ника, – как говорит наш Игорек, идем дальше. Значит, книга? Придет же такое в голову… Тогда так. Я – Ника, студентка театрального вуза, сожительница бизнесмена Игоря Лукича, в трезвом уме и доброй памяти ответственно заявляю: мужик он геройский, родину любит, американскую военщину не одобряет, сыром бредит. Что еще тебе надо знать? Ах да, морально неустойчив, но в рамках дозволенного. Характер почти нордический. Спортом и алкоголем не злоупотребляет. Да, самое главное-то забыла! Ну что же это я… Обожает яичницу с салом, а чай пьет без сахара. Хватит на книгу?

– Даже с избытком, – поджала губы Таня.

– В этих рамках ты можешь писать все, что тебе заблагорассудится. Обо мне можно упомянуть, но без акцента, дескать, на определенном этапе жизненного пути бизнесмена Игоря связывали близкие отношения с молодой актрисой Н. Они сожительствовали недолго, но счастливо, и надеялись умереть не в один день.

– Почему?

– Почему не в один день? Потому что он старше меня существенно. Незаметно?

– Нет. То есть да, заметно. А «нет» в том смысле, что я про другое хотела спросить. Почему в прошедшем времени? Отношения связывали или связывают? – задала Таня свой главный вопрос.

– Ты ради этого вопроса пришла? – просекла Ника и засмеялась так громко, что Фанни отскочила от их столика. – Расслабься, ты не ослышалась. Мы с Игорем разбегаемся, как в море корабли. Отношения плавно сходят на конус, без особых душевных трагедий. Я же говорю, у него характер почти нордический. А мне вообще все фиолетово.

– Почему?

– Потому что у меня любимый цвет фиолетовый.

– Нет, почему расходитесь? Жили-были, и вдруг, как в море корабли…

– Да ты, я смотрю, разговорчивой стала, – у Ники была противная привычка перебивать, – потому что фарватеры у нас разные. Мы с ним люди разных поколений.

– Не может быть, чтобы разница в возрасте…

– Хоть разница, хоть сумма. Не говори глупостей, дело не в возрасте. Вот ты и Игорь – вы люди разного возраста, он постарше, ты моложе, но одного поколения. А мы с ним – люди разных поколений. Улавливаешь разницу? Поколения – это вообще не про возраст, это люди, которые дают разные ответы на «проклятые» вопросы. Достоевского читала?

– Да, но у него вроде бы, насколько я помню…

– Достоевский – скучный автор, философствующий пессимист и зануда. – Ника продолжала, как будто и не заметила Таниной попытки поучаствовать в разговоре. – Но несколько путных мыслей у него есть. Только не про это его вечное… Как там? «Тварь я дрожащая или право имею?» Терпеть не могу этой ерунды, как будто специально для школьных сочинений придумано. Конечно, тварь, кто бы сомневался, обычная тварь, раз на каторге оказался в компании проститутки и Библии. Но в чем Достоевский был прав, так это в том, что есть такие проклятые вопросы, на которые нет однозначных ответов. Вот поколения и отличаются тем, как отвечают на такие вопросы. Мы с Игорем даем разные ответы на основные вопросы. Совсем разные, и поэтому иногда хотим друг друга убить. Поняла? Ты – другое дело, просто молодая поросль его поколения. Немного глупая, сильно трусливая и очень зажатая. Скажешь, нет? Так что, как говорится, совет вам да любовь.

Щеки Тани горели, в горле застрял ком, а официант все не нес капучино. Наверное, ждал, когда Ника отлучится в туалет.

– Но Игорь Лукич не глупый и не трусливый…

– Кто тебе сказал?

– Сама вижу.

– Поздравляю, подруга, у тебя зрение с дефектом, как у него. Я же говорю, вы с ним разновозрастные дети одного поколения. Как яблоки с одной яблони, только урожаи разного года. Он уже почти сухофруктом стал, а ты еще совсем зеленая. – Она усмехнулась Тане прямо в глаза.

– Значит, сухофрукт?

– Конечно, он же свою жизнь давно законсервировал, засушил. Боится со своей лыжни сойти, боится от сыра оторваться, он даже влюбиться боится.

– Может, не в страхе дело, просто так сложилось, или время еще не пришло, – попыталась защитить его Таня.

– Ты меня утомила уже со своим Игорем. Пишешь книгу? И пиши. Я-то тут при чем? Хочешь, изобрази его Прометеем, который принес людям сыр, головешку сыра, – и она засмеялась во всю ширь монгольских скул. – Или еще лучше – Данко, который разрывает себе грудь и достает оттуда сыр. А? Каково? Мне-то что? Я только заранее оговариваю, что мое присутствие в твоей книге должно быть скромным по объему, но хвалебным по содержанию. Дескать, побывал на спектакле молодой актрисы Н. и влюбился, а потом побывал второй раз и понял, что она всегда будет любить сцену больше, чем его. На том и расстались. Или еще какую-нибудь фигню сочини. Ты же этому делу специально обучена. Только давай, подруга, по-честному: ты делаешь мне рекламу, а я до конца дней буду артистично вздыхать при упоминании его имени. Этюд будет называться «Она сохранила его в своем сердце навсегда». Идет?

– Неужели, Ника, любви вообще не было?

– Господи, какая ты нудная! Да тебе-то какое дело? Ты про книгу говоришь? Я сказала тебе свое условие. Все! Остальное тебя не касается и не трогает. Я же сказала: бери его себе, если пойдет. – Ника отвернулась от Тани и позвала: – Фанни, иди ко мне, иди, моя девочка.

Но Фанни не шла. Ника поцокала языком, но свинья ее игнорировала.

– Ладно, пойду я, моцион совершу, сокамерников по творческому цеху полобызаю малость. – Ника встала во весь свой гренадерский рост и пошла по столикам, обмениваясь паролем «Вау!» и прислоняясь щечками, как будто отрабатывала этюд «Встреча в Каннах». Нет, скорее в Анапе.

Пользуясь ее отлучкой, появился официант, а вместе с ним и капучино в компании обоймы пирожных. Быстренько составив все это на стол, официант убежал так поспешно, что чуть не сбил по дороге Фанни, радостно устремившуюся на встречу с прекрасным в виде кремовых розочек.

Таня скормила пирожные Фанни и, не дожидаясь Ники, ушла. На столе оставила деньги, приписав на салфетке: «Это за кофе и пирожные». Ей не хотелось участвовать в этюде по добыче бесплатного десерта, даже в роли массовки.

Игорь Лукич явно нервничал. Приближался день выборов. Он чувствовал, что сделал для победы все, что мог, и имел право на краткий отдых. От всей этой партийной возни было муторно на душе, хотелось прочистить душу, словно прокашляться, выйдя из задымленной комнаты. В этом состоянии он нуждался в Петровиче, чьи юмор и жизнелюбие были бесплатным бонусом к их дружбе.

Петрович долго не брал трубку. Наконец раздался его измученный голос:

– Игорек, привет! Рад, что позвонил. На ловца и зверь бежит. Заехать сможешь? Ты в компьютерах чего-нибудь понимаешь?

– Вообще-то у меня специально обученные люди на это есть.